Ему показалось, что Катя улыбнулась. Она выпрямилась и как-то совсем по-мужски, искоса взглянув на него, сказала:

— Лучше дружбы нет ничего на свете! Я это поняла лишь теперь, когда узнала, что не вернется с фронта один ополченец…

Она долго молчала, и Романцов не решился заговорить с нею.

— Катя! — наконец сказал он робко. — А если бы мы с вами стали дружить?

Губы Кати дрогнули.

— Но если… — запнулся Романцов. — Скажите прямо! Так будет лучше… Ведь вы кого-то ждали тогда…

Катя удивленно взглянула на него заблестевшими глазами:

— О господи! Да ведь это же наш хирург! Подполковник! Старый друг отца! У него этакая лысина и взрослые дети! Я пошутила…

Они долго гуляли по проспекту.

Катя просила Сергея не провожать ее до трамвая, но он был так счастлив, что не мог согласиться на это.

Дребезжащий, высекающий из проводов зеленые искры трамвай неуклюже вполз на Охтинский мост, увозя Катю.

…На лестнице, где разрешалось курить, Романцова поджидал Шерешевский. Грызя мундштук трубки, он проворчал:

— Влюбился! По глазам вижу!

— Если бы ты знал, Шерешевский!..

— Вот именно: если бы ты знал! — фыркнул Шерешевский. — Да, любовь — птичка неземная! Если тебя не убьют или не изувечат, после войны ты вернешься в Ленинград! К тому времени сия чистая девушка поспит с каким-нибудь интендантом…

Он не договорил. Сильным ударом Романцов опрокинул его на пол.

— Дрянь! — сказал он тихо.

Романцов наотрез отказался объяснить дежурному офицеру, почему он ударил Шерешевского.

Неминуемо он получил бы десять суток ареста, но полковник видел из окна Катю, идущую рядом с Романцовым.

«Как хороша!» — подумал он и вспомнил своих дочерей. С ними он расстался в первый день войны.

Старик спросил Романцова:

— Он ее обидел?

Романцов молча кивнул.

Комсомольское бюро поручило Романцову сделать на собрании доклад «Что такое храбрость?». Прочитав несколько брошюрок и газетных статей, он понял, что этого для серьезного доклада мало. Ему разрешили через день ездить в публичную библиотеку.

Летом 1943 года большой читальный зал публичной библиотеки, выходящий окнами на Александрийский театр и сквер с памятником Екатерине Второй, был закрыт. Окна с выбитыми стеклами были заколочены фанерой, заложены мешками с землей.

Читальный зал помещался в маленькой комнате на третьем этаже, и входить надо было с Садовой.

Романцов сдал в прихожей пилотку и полевую сумку закутанной в шинель старушке.

Седобородый пожилой человек, налегая грудью на стол, быстро писал. Две девушки шепотом читали учебник химии. Они были в длинных брюках и зеленых куртках. Романцов рассеянно взглянул на них. Катя была лучше всех девушек.

Он прилежно занимался до восьми вечера. Пожалуй, он мог бы работать еще час, но его потянуло к Кате, и он не смог совладать с этим влечением.

…Дверь Романцову открыла девушка с багровыми пятнами на щеках и на лбу. Романцов невольно отшатнулся. Это была Катина соседка — Настя Бакланова, токарь с судостроительного завода. Год назад Настя была красавицей, но немецкий снаряд разорвался около ее станка, и осколки сорвали кожу с лица. Настя перевыполняла норму, училась на вечерних технических курсах, с презрением относилась к фашистским снарядам. Ее часто хвалили в газетах. На мужчин она не обращала внимания, а подругам объясняла, что «мужики завсегда болтуны и обманщики».

— Дома Катя Новикова? — робко спросил Романцов.

— Дома! Пожалуйста! — сказала Настя, подозрительно поглядывая на Романцова. — Пожалуйста! Третья дверь налево…

В коридоре у стен стояли детские коляски, матрацы, ведра, велосипеды.

— Екатерина Викторовна, к вам! — крикнула Настя, еще раз с нескрываемым подозрением взглянув на Романцова, и так бухнула дверью, что в соседней комнате долго гудели струны рояля.

— Сережа!

Как чист и ясен был ее голос!..

Она стояла перед Романцовым в халате.

— Только не смотрите на меня, — смущенно сказала Катя. — Я занимаюсь стиркой. Садитесь здесь. Сейчас кончу! Ладно?

Она провела его к дивану. Сырые испарения наполняли комнату. Катя взяла чайник, наклонила, и, журча, полилась вода в эмалированный таз.

Комната была огромная. Окна выходили в сад. Стекла были чисто вымыты, прозрачные, едва различимые.

В зеркальном шкафу отражались колеблемые ветром зеленые вершины тополей.

Романцов сидел спиною к Кате, всем существом ощущая ее присутствие — легкие шаги, усталое дыхание…

— Вот и все! — весело сказала Катя. — Сейчас унесу ведро. Не очень-то прилично стирать в комнате… Но в кухне обрушился потолок.

— Снаряд?

— Снаряд!

— Вы устали, Катя?

— Ну-у, разве это усталость! На торфе уставала до ужаса! Плакала — так руки болели! А сейчас я уже отдохнула и все забыла!

Она вышла, но скоро вернулась, раздвинула у кровати ширму, велела Романцову рассказывать обо всем, что он сделал за эти два дня, и начала переодеваться. Он слышал, как упал на спинку кровати халат.

Зеленые ветви за окном струились по ветру, а выше и дальше их по закатному небу просторно и вольно летели розовые венки облаков.

— Я долго был уверен, что храбрость — врожденное чувство, — сказал Романцов. — Пожалуй, я бы и сейчас ошибался, если бы не этот доклад. С каким наслаждением я прочитал сегодня статью Громова Михал Михалыча, Героя Советского Союза! Хотите, прочитаю отрывки?

— Прочитайте.

Романцов вытащил из сумки записную книжку.

— Я уж тогда все прочитаю, — неуверенно заявил он, — что сегодня написал в публичной библиотеке. Ну вот… «Пятое августа сорок третьего года. Громов решительно утверждает, что каждый человек может стать храбрым. Нужно только систематически воспитывать себя в таком духе, приучить себя слушаться своих приказов, твердо выполнять то, что решил сделать. Продумать эту мысль. Я думал иначе. Вот я, если по-честному, — храбрый? Пожалуй, храбрый». Это ведь я для себя записал. Как дневник! — тревожно объяснил он, испугавшись, что Катя подумает, будто он хвастается.

Катя вышла из-за ширмы в знакомой уже Романцову светло-голубой кофточке с синим галстуком, в синей юбке и, чувствуя, как она хороша, села в кресло напротив Романцова, спокойно улыбнулась.

— «У меня было храброе детство, — продолжал он, опуская глаза. — Я плавал на Волге, тонул, ходил по лесам на охоту с дядей Степой, катался на лыжах с гор. Это была до некоторой степени школа храбрости. Но все ли юноши прошли такую школу?»

— Значит, и я могу стать храброй?

— Вы и так храбрая.

— А ночью реву белугой! — лукаво усмехнулась Катя.

Романцов почувствовал, что не знает, что ответить, и смутился.

— Вот дальше очень интересно, — сказал он быстро. — В двадцать седьмом году Громову пришлось выпрыгнуть с парашютом из самолета, потерпевшего аварию. Слушайте, как точно описано. — И прочитал: — «Я поправил лямки парашюта