Проныра напряженно вглядывался в ночь, которую можно было назвать поэтической — «холодной, но не темной», поскольку ее освещали звезды. Пруд, гладкий и мирный, как бы тянулся прочь в призрачный сумрак, а из зарослей камыша доносились тихие странные звуки; они привлекали внимание и будили воображение одинокого путника на его берегах. Ивы, удивительно красивые днем, почти невидимые под звездами, качали неуклюжими ветвями под внезапным порывом ветра, налетавшего с юго-запада, а потом столь же резко затихали. Водяная крыса плыла через водную гладь, чтобы найти некий тайный проход в Страну чудес.

Когда она исчезла, Проныра, выбивавший давно потухшую трубку, сплюнул наудачу и выбрался из укрытия.

Предзнаменования, судя по всему, были благоприятными, так что Херринг оставил убежище позади одной из ив, за узловатым, древним и жутким стволом которой прятался последнюю четверть часа, и прокрался вдоль берега, перебегая от дерева к дереву. Маневр этот завершился, когда он оказался позади вышки для прыжков в воду на верхнем конце пруда. Левой рукой Проныра держал маленький деревянный ящик, внутри которого кто-то возился и скребся. Усевшись на нижнюю ступеньку вышки, Джозеф вытер лоб правым рукавом.

— Боже, — сказал он с чувством, поставил ящик на землю и прошептал: — Как же я все здорово провернул, извлек тебя! Ты не находишь? Я отнесу тебя туда, где тебе будет получше. Эта вот самая Кэддик, ха-ха! Только как это сделать? Если бы я знал время, это бы вообще отлично помогло. Пока я должен оставить тебя тут. Ничего, посидишь один. До встречи. Веди себя хорошо, пока папочка возвращается домой.

Проныра аккуратно поставил ящик на ступеньку выше той, на которой находился сам. Потом бесшумно двинулся в путь — под прикрытием изгороди, вокруг спортивной площадки в направлении огорода. Когда Проныра проходил мимо домика, в котором спал Гилари Йеомонд, кто-то кашлянул. От страха он замер, поскольку кашель донесся снаружи домика, а не изнутри. Капля холодного пота потекла у него по спине, Проныра вздрогнул.

От домика отделилось черное пятно и приобрело очертания человеческой фигуры. Тихо, словно тень, она двинулась в направлении пруда. Джозеф Херринг пересчитал собственные пальцы семь раз, потом отпрянул от ограды и рванул к калитке огорода, которую оставил открытой два часа назад. Менее чем через три минуты он пробрался в наружную комнату для мытья посуды, где принялся методично и дотошно отчищать желтоватую глину и темно-коричневую грязь с ботинок. Множество раз за время работы Проныра останавливался, прислушивался, но все было тихо; он различал только шорох бегущей в раковину воды.

Джо закончил с левым ботинком и поставил его на каменный пол, когда у него вдруг возникла идея. Мягко ступая в носках, он прошел туда, где аккуратным рядком стояли ботинки и туфли обитателей дома, ожидая его утреннего внимания, и выбрал пару прогулочных женских туфель. Подняв их, Проныра отнес добычу к раковине, а затем с помощью ножа, сняв как можно больше глины и грязи с подошвы собственного правого ботинка, он аккуратно оштукатурил этими материалами подошвы и каблуки выбранных им туфель. Затем Проныра шагнул к окну с одной из туфель в руке, прижал ее сначала к чистому белому подоконнику, а затем повторил операцию с каменным полом. Стерев все прочие отпечатки, он вернул туфли на прежнее место.

Херринг сладостно улыбнулся и, держа ботинки в руках, пробрался во внутреннюю комнату для мытья посуды, прошел через нее в кухню и по задней лестнице поднялся к себе. Будильник у кровати показывал время: пять минут второго. Вскоре Джозеф накрылся одеялом и уснул сном младенца.

У мисс Кэддик выдался беспокойный вечер. Начать с того, что мисс Селия Браун-Дженкинс, прискорбно независимая леди незрелых лет, но полностью развитого твердого нрава, не появилась за обедом. Поэтому мисс Кэддик, связанная обещанием скрывать не совсем законное местонахождение данной леди, вынуждена была сидеть на долгом и скучном приеме пищи, слушая рассуждения миссис Паддикет по поводу юных девушек, которые убегают по пустякам или обижаются, заперевшись у себя в комнате. Мисс Кэддик совершенно точно знала, что заблудшая Селия не находится в доме, она тайно удрала из особняка тетушки Паддикет, из его буквально удушающей атмосферы, и погрузилась в блестящую жизнь одного из танцевальных залов Лондона и что она вернется поздно.

Насколько поздно — мисс Кэддик не могла определить.

Клайв также не появился за обедом, но очень удобное предположение тетушки Паддикет, что он отправился покататься на велосипеде днем и потерялся на обратном пути, сделало меньшим душевное напряжение, в котором оказалась бы мисс Кэддик, если бы старая леди попыталась каким-нибудь образом выпытать правду. Клайв, уставший от сельского уединения, ускользнул на велосипеде в Саутгемптон, где играл в бильярд с неким спортсменом по имени Гарри в гнезде порока неподалеку от доков. Естественные склонности Клайва вовсе не тяготели ни к бильярду, ни к гнездам порока, однако он ощущал, что полная смена обстановки и компании благотворно скажется на его нервах. В тот момент, когда тетушка Паддикет впитывала ячменный отвар, который потребляла перед сном, спортсмен Гарри затеял объяснения, что семнадцать шиллингов и десять пенсов — то, что его противнику необходимо заплатить прямо сейчас по решению арбитра, а Клайв в обычной воинственной манере выставил мощную челюсть и отправился туда, где арбитр хранил свои записи. Результат разногласий случился в лучших традициях заведения, так что Клайв очнулся в 22:24 на самой убогой мостовой, какую он когда-либо видел в жизни, с ухом, раздутым до размеров тыквы, и глазом, которым он не мог видеть, в тридцати трех милях плохих дорог между собой и Литтл-Лонгер и без единой мысли, как лучше выбраться отсюда.