во время родов его жена, а через день скончался отец, он все время нес ношу вины перед богом, с годами это чувство росло и не давало покоя: он не поспел ни к смертному ложу отца в родительский дом, ни к умиравшей жене, которая родила ему сына. Он играл. Порфирий разыскал его под утро, когда было поздно. «Как же так, ваше сиятельство? — с укором сказал ему тогда плачущий старый слуга. — Как можно-с?»

Первые три года после рождения Саши он не подходил к зеленому столу: нянчил сына, ругал кормилицу, которая, казалось ему, не так глядела за ребенком. Потом его полк перевели на Дальний Восток, взять с собой малыша он не рискнул, оставил на попечение доктора. Началась русско-японская война, он был ранен под Мукденом, получил повышение с переводом в Туркестан. Два раза приезжал на короткое время домой. Саша дичился отца, боязливо поглядывая на чужого ему статного офицера. Лишь однажды, сидя на коленях у Василия и с интересом разглядывая Георгиевский крест, на мгновение прильнул к его груди и тут же убежал играть с Димой, сыном доктора, рослым, красивым мальчиком, который был на четыре года старше Александра.

Граф заговорил было о том, что надо взять сына с собой, но доктор быстро убедил его: ребенок не походное снаряжение, нечего таскать его за собой, ему надо учиться. Василий быстро согласился и больше уже не возвращался к этому вопросу.

Через несколько лет, когда Саша учился в седьмом классе гимназии, граф вышел в отставку и приехал с твердым намерением забрать сына с собой в Петербург, где он решил обосноваться. Но доктор и слышать не хотел об этом. Он так и сказал: «Вы ненадежны, граф, извините за прямоту». Дмитрий к тому времени поступил в Петербургский университет на юридический факультет, доктор и Саша жили вдвоем в большом доме у моря. Граф продал родительский особняк, взял отцовскую коллекцию, которая хранилась у доктора, и уехал.

Первое время судьба повернулась к нему лицом: он выигрывал, и продолжалось это довольно долго. Потом за один вечер он проиграл все, что имел, и еще влез в долг. Тогда-то его и осенила идея — основать нумизматическую фирму и распродать знаменитую отцовскую коллекцию, а заодно найти настоящих покупателей на рубль Константина. Это сразу дало бы ему состояние.

У него были на этот счет соображения, реализация которых давала возможность заработать на задуманном предприятии состояние, однако для осуществления намеченного была нужна вывеска: под своим именем Василий начинать дело не решался. И тогда он вспомнил о Вере.

Она встретила его тепло, с радостью. Вот уже шесть лет, как она вышла замуж за купца и жила той добропорядочной и размеренной жизнью, о которой мечтала в бурной молодости.

Внимательно выслушав графа, она задала лишь один вопрос:

— Позвольте полюбопытствовать, на что направлено ваше предприятие, не может ли оно повредить нашему дому?

Василий помолчал — врать ей он не мог. Потом тихо ответил:

— Не знаю...

— Граф, вы не обидитесь на меня, если я вам откажу? Я не игрок и не могу поставить на карту честное имя супруга. Бог не дал нам детей, и кроме мужа у меня нет никого. Я искренне вас люблю, но, смилуйтесь, это выше моих сил. Тот образ жизни, который вы ведете...

...И вот сейчас он проиграл медальон, который Юлия подарила сыну в день совершеннолетия. Хватит. Кто выходит из игры, тот ее проигрывает. Ну что ж, он выходит... Карта под именем Жизнь — бита. Выход оказался настолько простым, что он искренне удивился тому, как долго пришлось его искать.

Стук в дверь заставил его вздрогнуть.

— Барин, к вам пришли, — голос горничной казался неправдоподобно громким, — откройте. Оне там, господин пристав.

...Нажимая курок, он еще успел вспомнить сына, который много лет назад играл, сидя у него на коленях, и внезапно прижался к его груди.

Глава четвертая

Петрунин сразу нарушил традиционную процедуру допроса. Арслан даже не успел сказать свое обычное: «Я пригласил вас, чтобы выяснить...», как Виталий Николаевич уселся на предложенный ему стул и заявил:

— Ваши подозрения, конечно, обоснованны.

— Простите, — удивился Туйчиев, — о чем вы говорите?

— Ну, это и ребенку ясно, а тем более — мне, преподавателю математики. Профессия обязывает мыслить логически: из всего происшедшего вывод напрашивается однозначный — мы под подозрением.

— Кто это — мы? — улыбнулся Арслан. Его заинтересовал собеседник, пусть выговорится, так даже интереснее, когда инициатива исходит не от следователя: не допрос, а беседа двух — без ложной скромности! — неглупых людей.

— Думаю, вас интересует рубль Константина, точнее — его исчезновение, а раз так — то, естественно, в поле зрения находятся Мезенцев, Барабанов и, — он церемонно поклонился, — ваш покорный слуга.

— А как же грабители, их вы исключаете?

— Вообще-то нет, но они вряд ли могли знать о том, что монета у профессора и так уж она ценна. Именно она.

— А если их навели? — Арслан пристально посмотрел на собеседника.

— Кто? — удивился Петрунин.

— Вот именно — кто? — повторил вопрос следователь.

— Видите... значит, я был прав, когда говорил о подозрении... — В голосе Петрунина слышались нотки торжества. — Кроме нас троих, наверняка никто о монете не знал. Андрей не в счет.

— Вот и давайте побеседуем об этом, — предложил Туйчиев.

Петрунин иронически улыбнулся.

— Беседуют на завалинке, а здесь... Не та обстановка. Но, извольте, я готов служить истине, этой капризной дочери природы, из-за которой нередко страдают невинные люди.

— Когда вы узнали о том, что у Зарецкого имеется монета?

— За несколько дней до смерти профессор показал нам ее, раньше он ничего о ней не говорил.

— Это было до или после похищения магнитофона?

— До похищения... Да-да, конечно, до.

— Когда вы в последний раз видели монету?

— Я ее видел один раз и больше не видел.

— Виталий Николаевич, кто оставался с профессором в тот момент, когда вызвали «скорую»?

Петрунин задумался, затем не очень уверенно стал рассуждать вслух:

— Постойте, как же это было-то? Мезенцев спустился вниз встречать «скорую». Ну да, а мы остались около Александра Васильевича. Потом спустился вниз я, профессору стало совершенно плохо, я испугался и хотел поторопить врачей, если они уже приехали.

— Значит, с профессором остался Барабанов?

—