В воскресенье утром, спустя месяц после того, как я оставил собственное святилище, я улизнул из дома Джули с оговоркой, что иду побегать в парк Кенсингтон Палас Гарденс. А сам отправился к себе на квартиру. Мое желание знать, в доме ли находится Юэн, было подкреплено мысленным образом моей разгромленной коллекции записей и компакт дисков. Одна мысль о том, что он мог сделать с моими книгами, вызывала у меня дрожь.

Но я почти час бродил, колеблясь, под окнами. Покупал смузи и латте, выспрашивал насчет Юэна у владельцев кипрского магазина и курдской круглосуточной лавки, а также у персонала греческого ресторана. Все они утверждали, что не видели его больше недели.

– Хороший покупатель. Очень любит сладости, – сказал владелец курдской лавки. – А запах? – Он пожал плечами. – Может, нужно меньше есть батончиков «Марс» и лучше покупать мыло?

Я выдавил смешок и понадеялся, что тот прозвучал искренне. Для меня Юэн был не поводом для шуток.

В конце концов, стоя в ярком солнечном свете, под синим небом, я позвонил в дверь своей квартиры. Никто не ответил, но я и не ожидал другого. Ободренный, я вошел в общий коридор здания.

Зловоние, вызванное проживанием Юэна, по-прежнему присутствовало. И весьма сильное. Но опять же что-то в нем изменилось. Страшный запах горелой кости был заглушен смрадом мяса, оставленного в мусорном баке в жару. Я поднял воротник рубашки вверх и закрыл себе нос. Я ожидал увидеть тело Юэна. Предвкушение наполнило меня каким-то жутким оптимизмом.

В квартире шторы были задернуты, свет выключен. Под дверью гостиной ничего не мигало. Три раза я позвал Юэна по имени, но не получил ответа.

Инстинктивное осознание пустоты – странное чувство, но очень недооцененное. Моя догадка, что квартира пуста, была усилена резким запахом застарелой мочи.

Этот всепроникающий смрад аммиака и фосфата всегда ассоциировался у меня с заброшенными местами. То, что когда-то было образцово-показательным жилищем молодого профессионала из Западного Лондона, теперь смердело, как пустующий дом, загаженный мочей пьяниц. Ванная походила на оставленный сохнуть туалет ночного клуба. В унитаз я даже боялся заглянуть, а весь пол был в чем-то клейком. Как и фанерные половицы в коридоре – подошва моих кроссовок буквально липла к ним. Гнев вспыхнул во мне от осознания того, что Юэн мочился на полы и стены. Возможно, все время, пока меня не было в квартире. Кремовые стены были в грязных разводах. Пыль и копоть въелись в сухую мочу. Потом меня охватила какая-то странная, тупая покорность, и ярость куда-то улетучилась.

Я осмотрел свою комнату, где на кровати, мягкой мебели и одежде следы его экскрементов были наиболее заметны. Я уже знал, что как только все место будет вычищено профессионалами, я выставлю квартиру на продажу. Поскольку сомневался, что даже самые мощные моющие средства помогут избавиться от этого запаха.

Поднимая жалюзи, раздвигая шторы и открывая окна, я позволял солнечному свету освещать разрушения, грязь и скверну, царившие в месте, которое я когда-то называл домом. Самый худший бардак ждал меня на кухне. Там, где я когда-то обжаривал грибы, поливал оливковым маслом салаты и пек в духовке средиземноморские овощи с приправами, доминировал мясной запах человеческих экскрементов. А затем я увидел стены.

К горлу подступил ком отвращения, усилив тошноту. Это было предупреждение непрошеным гостям, или какая-то отвратительная пародия на религиозную иконографию в молитвенном доме? Нарисованные человеческим дерьмом образы на стенах напоминали произведения одаренного, но психически больного ребенка в специализированном детском саду. На стенах цвета морской волны был изображен какой-то омерзительный лес. От выведенных пальцем стволов отходили комковатые мазки ветвей. Но предположение о том, что сидело на самых высоких ветвях этого фекального дендрария, заставило меня отвернуться скорее от страха, чем от отвращения. С особой детализацией была прорисована группа сбившихся в кучу фигур с лохматыми головами и большими ртами. Их пасти были наполнены торчащими во все стороны шипами.

Ударом ноги я распахнул дверь в гостиную, и та ударилась об стену. На мгновение мне захотелось, чтобы Юэн по-прежнему находился в комнате. Чтобы я смог разобраться с ним в рукопашной схватке. Я шагнул в полумрак. И тут же отшатнулся, подавившись от запаха разлагающейся плоти. Здесь он был наиболее сильным, здесь находился его источник, здесь все и началось. И здесь, казалось, все и закончилось.

Зажав рукой рот, я заглянул через дверной проем в комнату. Но не смог разглядеть неподвижные очертания тела. В комнате его не было, если только труп не был втиснут за кушетку. Поэтому запах гниющего мяса, похоже, исходил из одной из многочисленных сумок, валявшихся на полу. Либо им веяло из какого-то другого места на этой мусорной поляне. Куриное крылышко в отапливаемой и непроветриваемой квартире смогло бы произвести через несколько дней запах покойницкой. И вполне вероятно, что на время моего отсутствия здесь была оставлена тухнуть коробка жареных цыплят – во славу Богини, поскольку это был уже не мой дом, а посвященный Ей храм грязи.

Пол был устлан пищевыми обертками и мятыми газетными листами, хрустящими и желтыми от мочи. Но причудливый порядок изначальных мусорных пирамид исчез, либо был разрушен в прах парой пляшущих, грязных ног. Мои же видения разрушенной музыкальной коллекции оказались вполне обоснованными. Юэн разбил каждый компакт-диск и пластинку об стены, либо сломал своими длинными пальцами.

Я быстро отметил, что мои книги странным образом остались нетронутыми. Возможно, Юэн проявил какое-то остаточное уважение к тому, что некогда было важным в его жизни. Но эта небольшая радость не принесла мне особого утешения. Отчетливое зловоние, шедшее от страниц, помешает их дальнейшему использованию.

Широко распахнув шторы и полностью открыв два больших подъемных окна, я взмолился, чтобы свежий воздух и солнечный свет проникли в комнату. Затем я развернулся, чтобы рассмотреть разрушения при нормальном освещении. Подобно жертве урагана, мне просто пришлось идти сквозь руины и смотреть на то, то осталось. Именно тогда я увидел Юэна.

Я не заметил его останки ни из дверного проема, ни когда шел через комнату, поскольку мой взгляд был прикован лишь к полу. Но теперь, стоя спиной к открытым окнам, я обнаружил то, что от него осталось. На потолке.

Ничего не соображая, я направился в противоположный угол комнаты. Неспособный моргнуть или сделать вдох сквозь ткань рубашки, я двигал потерявшими чувствительность ногами, глядя на то жуткое пятно.

В темном, коричневатом комке вывернутой