27 февраля 1917 года назначил главнокомандующим войсками Петроградского военного округа с чрезвычайными полномочиями и с подчинением ему всех министров. Сам Николай II в результате этого же «телеграфного» управления попадает не в Царское Село, а в Псков — в расположение командования Северного фронта (ср. «Псков», «комосев»). Правда, в отличие от петроградских революционеров, Коле Фроленко не удалось остановить эшелон с казаками, отправлявшимися на подавление солдатского мятежа, но пытался он сделать именно это. По логике романного сюжета, в словах его не должны были упоминаться ни Псков, ни «комосев» — ведь действие происходит на Юго-Западном фронте. Можно предположить, что появляются они именно в качестве иносказательного описания задержки царского поезда, а имя телеграфиста (Николай) и «прозвище», которым его награждает Флери — «Иуда предатель», — могли напомнить читателю имя и отчество генерала Иванова. На то, что автор романа прибегает здесь к «шифру», может указывать и занятие Коли — «передавал в третье место по телеграфу что-то шифрованное» (см. подробно [Поливанов 2012]).

Приведенные примеры дают ясное представление о повествовательной стратегии Пастернака. Писатель отказывается прямо изображать судьбоносные исторические события, а в иных случаях (отречение Николая II) — даже их называть. Ему важно передать общий дух времени; впечатляющие (и всем известные) факты присутствуют в тексте в виде аллюзий, подчас тщательно зашифрованных. Такая игра соответствует общей символической установке повествования, стремлению представить конкретику событий в свете большой истории.

Весна — лето 1917-го

Весна и лето 1917 года описаны в пятой части романа — «Прощанье со старым». События этого времени помещены в «Докторе Живаго» в «условное» пространство — городок Мелюзеево и станцию Бирючи на Западном фронте. В эту часть (в 5-ю главу), так же как в предыдущих случаях (революция 1905, Мировая война), ретроспективно вводится первый день революции в Петрограде — 27 февраля, вплетенный в историю комиссара Гинца: «В феврале один из первых повел свою роту в Государственную думу» [Пастернак: IV, 137].

Живаго, говоря о революции, отмечает исключительность момента, современником которого ему довелось оказаться, когда становится видно «небесное» вмешательство в дарование людям свободы. Его современники становятся подобны тютчевскому Цицерону («Счастлив, кто посетил сей мир / В его минуты роковые!..»):

Вы подумайте, какое сейчас время! И мы с вами живем в эти дни! Ведь только раз в вечность <выделено нами. — К. П.> случается такая небывальщина.

Подумайте: со всей России сорвало крышу, и мы со всем народом очутились под открытым небом. И некому за нами подглядывать.

Свобода! Настоящая, не на словах и в требованиях, а с неба свалившаяся[79], сверх ожидания. Свобода по нечаянности, по недоразумению.

И как все растерянно-огромны! Вы заметили? Как будто каждый подавлен самим собою, своим открывшимся богатырством [Там же: 145].

«Соучастниками» свободных людей, собирающихся на революционные митинги, становятся у Пастернака природа и даже неживые предметы:

Вчера я ночной митинг наблюдал. Поразительное зрелище. Сдвинулась Русь-матушка, не стоится ей на месте, ходит не находится, говорит не наговорится. И не то чтоб говорили одни только люди. Сошлись и собеседуют звезды и деревья, философствуют ночные цветы и митингуют каменные здания [Пастернак: IV, 145].

Причем происходящее с людьми и природой приобретает в романе отчетливо христианскую, религиозную окраску:

Что-то евангельское, не правда ли? Как во времена апостолов. Помните, у Павла? «Говорите языками и пророчествуйте. Молитесь о даре истолкования» [Там же].

Как и пастернаковский герой, в 1917 году очень многие реальные современники событий воспринимали революцию не только как политическое, но и как религиозное явление[80]. Сам Пастернак в упоминавшемся стихотворении 1918 года «Русская революция» писал о днях после Февраля: «…грудью всей дышал социализм Христа» [Пастернак: II, 224].

В продолжение этих характеристик в диалоге с Ларой Живаго добавляет к религиозной, чудесной и природной характеристике революции еще и творческую составляющую[81], восходящую к прежде написанным картинам и книгам, как будто участники событий подчиняются прежде составленным «сценариям»:

— Про митингующие деревья и звезды мне понятно[82]. Я знаю, что вы хотите сказать. У меня самой бывало.

— Половину сделала война, остальное довершила революция.

Война была искусственным перерывом жизни, точно существование можно на время отсрочить (какая бессмыслица!). Революция вырвалась против воли, как слишком долго задержанный вздох.

Каждый ожил, переродился, у всех превращения, перевороты. Можно было бы сказать: с каждым случилось по две революции, одна своя, личная, а другая общая. Мне кажется, социализм — это море, в которое должны ручьями влиться все эти свои, отдельные революции, море жизни, море самобытности. Море жизни, сказал я, той жизни, которую можно видеть на картинах, жизни гениализированной, жизни, творчески обогащенной. Но теперь люди решили испытать ее не в книгах, а на себе, не в отвлечении, а на практике [Там же: IV, 145–146].

В романе изображаются центральные для первых месяцев революции процессы:

— механизмы формирования новых правовых, властных институций (главным образом выборных; они складывались наряду со стихийно зарождающимися формами самоорганизации);

— функционирование новых органов и возникающие конфликты[83];

— нарастающий на разных уровнях распад прежних правового, военного и гражданского устройств. Реальным и одновременно символическим признаком разрушения стабильного уклада жизни России становится нарушение регулярного железнодорожного сообщения[84].

Главные герои, Живаго и Лара, оказываются вовлеченными в формирование и деятельность новых учреждений:

…Каждый день без конца, как грибы, вырастали новые должности. И на все их выбирали. Его самого, поручика Галиуллина, сестру Антипову и еще несколько человек из их компании, наперечет жителей больших городов, людей сведущих и видавших виды [Пастернак: IV, 130].

Лара помогает в создании земских учреждений в волостях:

…как только она вернется из объезда нескольких близлежащих деревень. Земство, прежде существовавшее только в губерниях и уездах, теперь вводят в более мелких единицах, в волостях. Антипова уехала помогать своей знакомой, которая работает инструкторшей как раз по этим законодательным нововведениям[85] [Там же: 132].

Живаго в письме к жене сообщает, что «предпринимают меры к поднятию у солдат дисциплины и боевого духа. Объезжал расположенные поблизости части» [Там же: 131]. Здесь у Пастернака дается иллюстрация одной из острейших проблем весны — лета 1917 года: и общество, и армия устали от войны и военных неудач, но ни Временное правительство, ни командование не имели возможности войну прекратить.

Как известно, анархия в сухопутных и морских частях стала одной из определяющих причин произошедшей в феврале революции. В этой ситуации оказалось практически невозможно заставить