Она сделала невесомый шаг назад, Бестужев резко дернулся следом, просительно протягивая руку. Сердце кольнул страх: вдруг исчезнет? Оставит их с ворохом вопросов, ответы к которым упрямо не находятся.

— Постой, погоди секунду… — Черные брови взметнулись вверх, и он тут же отдернул пальцы, сглотнул колючий ком, застрявший в горле. Прокашлялся. — Хозяйка Горы, помоги ему. Прошу, он так долго к этому шел, так старался вопреки всему.

Голос запнулся, под её мягким взглядом Саша почувствовал себя не в своем теле. Захотелось исчезнуть, раствориться, и в то же время послушно шагать за нею следом на край земли. Противоречивые чувства сбивали с мысли, её сияющий образ путал слова. Бестужев снова несмело прокашлялся, стараясь подобрать верные, убедить.

— Этот путь дался Славику большой ценой. Пусть он никому не признается, закрывается бравадой, но я вижу его чувства и содранные в мясо руки. Он старается из последних сил. Прошу, расскажи, как подняться ему на ноги.

Она будто не верила собственному слуху, качнула головой, гипнотизирующе моргнула и сделала вкрадчивый шаг обратно к нему, касаясь невесомыми ладонями шумно вздымающейся груди. Прямо там, где гулко отбивало дикий ритм перепуганное насмерть сердце.

— Как похож ты на Межемира… В каждой черте твоей его вижу, люб ты мне. — Пальцы дразняще царапнули мокрую ткань, потянули неспешную холодную дорожку к ключицам, а затем к скуле, в нежной ласке легли на щеку. И Саша, чувствуя себя предателем, прикрыл глаза, прижался к этому касанию, впитывая. Крупицу нежности, толику успокаивающей ласки, которой он больше нигде не найдет и никому не позволит. Потому что нужной рядом нет. Чуя его податливость, хозяйка горы ясно улыбнулась, заключила его лицо в объятия тонких ладоней, потянула к себе навстречу. — Но пустой. Мне взять с тебя нечего, любовь вся твоя силой забрана и до дна выпита. Чем отплатить ты мне можешь за помощь и беседу, Александр? Если попрошу, сможешь ли ты одарить меня поцелуем?

Спазмом сжало глотку, сердце предательски кольнуло, протестующе заколотило о ребра.

Это будто предать свою душу, вырвать из груди что-то ценное и бросить к ногам, проходясь сверху тяжелыми подошвами. Ему было тяжело смотреть на других, чужие касания травили, наполняли виной и стыдом, от них выворачивало в пустых болезненных спазмах.

Под полуприкрытыми веками пляшет образ тонкокостной угловатой Кати — улыбается несмело, тянет к нему горячие мягкие пальцы. А потом сменяется инвалидной коляской, застывшей посреди малахитного зала. Пустым взглядом, настолько бледным искаженным болью лицом Елизарова, что оно становится пепельным.

И Бестужев сдается, шумно выдыхает, наклоняется, чтобы на секунду прижаться лбом ко лбу Навьей красавицы. Вдох, выдох, она знает ответ — руки обвивают шею, тянут на себя. Его губы встречаются с неестественно холодными, податливыми и распахнутыми. Не такими.

Малахитница просила не просто поцелуй, она остатки души калечила. Не было страсти или желания, лишь лилась тягучая боль. Долгая, томительная, так встречались две тоски, переплетаясь воедино. В груди болезненно ныло, в легкие врывался запах влажной земли и шахт, скользнувший в его рот язык казался высеченным из мрамора — ледяным и гладким. Любой коснувшийся её сразу же понял бы, что перед ним не человек — она ужасное создание.

Потому что с этим поцелуем все образы, все мысли вымело из головы. Перестал вертеться калейдоскоп желанного и несбыточного, тоска, вина, исчезло всё. Остался Бестужев. Пустая оболочка. Поглощающая любой свет плотная тьма. Она пыталась перекроить его, подстроить под свой лад, вымещая все иные чувства. Под прикрытыми глазами так ярко горела зелень, что закружилась голова, а сердце зашлось тупой болью, застучало испуганно, на грани чистой паники. Девушка жалась к нему, забывая про мокрую одежду цеплялась за плечи пальцами, а он в который раз за эту жизнь погибал.

Не мог не гибнуть — даже в этих проклятых вспышках ему мерещился сгоревший курносый нос и тонкие лодыжки, беспечно мелькающие над водой. В гуле крови он слышал Катин охрипший от стонов голос.

«Саша, я так тебя люблю…»

Существо отстранилось так резко, что он потерял равновесие. Вот его губы касались чужих, не по девичьи твёрдых, а вот он уже шумно дышит через открытый рот, наслаждаясь ворвавшимся в легкие запахом леса. Каменная девушка разочарованно покачивает головой. Она не смогла победить — проклятие выжило. Уцепилось мертвой хваткой и тянуло его за загривок в свою топь с оглушающей ядовитой болью. Среди двоих чудовищ победил образ Смоль. Тяга к Кате оказалась сильнее.

Огонек разочарования быстро померк во взгляде малахитницы, она переливчато засмеялась, нажимая подушечками пальцев на свои зацелованные губы:

— Нет нужды ему в помощи, мальчик, сам он встанет. И сам пойдет. Только этого ему сейчас недостаточно сильно хочется. Слушать соколика нужно было, говорил он вам. Столько времени зря потратили, такую красоту и каменной девке отдал. — Её пальцы снова коснулись броши, а в тихом вздохе ему почудился слабый отзвук сожаления. Брови Бестужева медленно сдвинулись к переносице.

— Не может он встать сам. Если кто-то и хочет этого, так Слава, куда больше хотеть? За пределами деревни его осматривали врачи, с такими диагнозами не стоят, это физически невозможно.

Девушка не отвела взгляда от броши, только коротко усмехнулась:

— То думает он, что очень жаждет. А на самом деле что заяц русак — момента этого до дрожи страшится. Ты думаешь, Илья Муромец легко первый раз на ноги поднялся и с печи сошел? Это с боем дается, слезами, кровью и потом у судьбы выбивается. Недостаточно просто хотеть, нужно бояться без этого дальше дышать. Не потому, что тошно калекой быть, а потому что мука это, каждый миг прожитый, по-настоящему мука.

Путаясь в мыслях, Саша неловко кивнул, отступил на шаг. Стоило вернуться к палатке и переговорить со Славиком. Сначала о возможности ходить упоминал удивительно прозорливый Василько, теперь сама Малахитница. Может они что-то упускают и его инвалидность — скрытая за слоем страха психосоматика? Как иначе объяснить эту возможность просто встать и пойти он не понимал.

— Благодарю тебя, хозяйка, передам твои слова Славику. Спасибо, что явилась на помощь.

В кроссовке неловко чавкнуло водой, когда он разворачивался. Пробивающегося рассветного света было ничтожно мало чтобы понять, с какой стороны он выбежал к ручью. Костер уже потух, мигающий свет пламени больше не выдавал местоположения их маленького лагеря. Задумавшись, он вздрогнул, когда малахитница за спиной заговорила.

— А про себя отчего не спрашиваешь? Как проклятие разбить и ведьмины чары