Шрифт:
Закладка:
Я знал, что рано или поздно удар будет нанесен, внезапный и стремительный, согласно плану, разработанному во всех деталях.
Однако удивительная простота этого плана, когда Сэм наконец предпринял атаку, все же обманула меня, и поражение он потерпел по чистой случайности.
Как я уже упоминал, по вечерам после обеда преподавательский состав «Сэнстед-Хауса» – то есть все взрослые мужчины за исключением Фишера, – собирался в кабинете директора на чашечку кофе. Как в любых заведениях, где все идет по расписанию, ритуал этот был неизменен. Бывало, мистер Эбни оставлял нас почти сразу, но кофе не пропускал никогда.
В тот вечер, впервые с начала семестра, мне вдруг расхотелось участвовать в посиделках. Уже несколько ночей я плохо спал и решил, что воздержание от кофе могло бы помочь от бессонницы.
Подождав для проформы, пока Глоссоп и мистер Эбни наполнят свои чашки, я отправился к себе в комнату и улегся без света, борясь с особенно тяжелым приступом депрессии. Темнота и одиночество вполне подходили к моему настроению.
Мои мысли в ту минуту были предельно далеки от Ушлого Сэма Фишера, поэтому, когда незапертая дверь стала медленно отворяться, я насторожился не сразу. Возможно, из оцепенения меня вывел чуть слышный скрип, а может, уж очень необычно вела себя дверь. Честный сквозняк не толкает ее так осторожно, в несколько приемов.
Ощущая стук крови в ушах, я бесшумно приподнялся. Кто-то тихо, почти неслышно, шагнул в комнату.
Войти подобным образом мог лишь один человек в Сэнстеде, и его невероятная дерзость меня даже позабавила. Куда подевалась фирменная осмотрительность Фишера? Так запросто войти и забрать – похищение века, да и только! Ладно бы глубокой ночью, но сейчас, в девять вечера, когда ни Глоссоп, ни Эбни, ни я не спим и можем легко повстречаться на лестнице? Что за глупость! Странно, очень странно.
Я сидел неподвижно, дожидаясь, пока он включит свет, а затем любезно произнес:
– Чем могу служить, мистер Фишер?
Для того, кто привык владеть собой в трудных ситуациях, он принял удар не слишком достойно: охнул и обернулся с раскрытым в изумлении ртом.
Опомнился он, правда, тут же, заслужив мое восхищение, и вмиг стал тем вкрадчивым и болтливым Сэмом, что изливал передо мной в лондонском поезде свои теории и мечты.
– Сдаюсь, – добродушно улыбнулся он, – попытка не засчитана. Я человек мирный, а ты, судя по всему, не собираешься тихо полеживать в постельке, пока я стану похищать нашего юного друга из соседней комнаты. Разве что ты снова переменил планы… Ну как, может, все же пятьдесят на пятьдесят – не соблазнишься?
– Даже не надейся.
– Ладно, я так, на всякий случай.
– А как же мистер Эбни? Что, если бы мы наткнулись на него на лестнице?
– Не наткнулись бы, – самодовольно усмехнулся Сэм. – Ты, как я понимаю, кофе сегодня не пил?
– Нет, а что?
Он со вздохом покачал головой:
– Ну и дела! Мог ли я предугадать такое? Ты же два месяца пил его каждый вечер! Ты сущее индейское проклятие, сынок. Просто наказание на мою голову!
Теперь все стало ясно.
– Вы подсыпали что-то в кофе?
– А то! Один глоток излечит любую бессонницу, не успеешь и «спокойной ночи» выговорить. То, что пил Рип ван Винкль, ерунда в сравнении с ним. И все впустую! Эх…
Он повернулся к двери.
– Свет оставить, или предпочитаешь темноту?
– Оставьте, уж пожалуйста, не то я, чего доброго, усну.
– Только не ты! А если и так, увидишь меня во сне и тут же вскочишь. Ежели так пойдет, сынок, мне скоро ничего больше не останется, как бросить все и заняться честным трудом. – Он помолчал. – Но пока рановато, у меня еще осталась пара патронов в обойме. Ужо поглядим, кто кого!
– Угу… Потом в один прекрасный день на Пиккадилли роскошный лимузин обдаст меня грязью, я встречу взгляд разодетого в меха пассажира и вздрогну от изумления, узнав…
– Ну а что, в жизни всякое бывает. Шути, пока можешь, сынок. Сейчас ты берешь верх, но и моя невезуха когда-нибудь закончится.
С печальным достоинством Сэм вышел из комнаты, но тут же вновь заглянул в дверь.
– Я тут вдруг подумал: раз уж пятьдесят на пятьдесят тебя не впечатляет, может, согласишься взять меня в дело хотя бы за четверть?
– Никогда.
– Между прочим, щедрое предложение.
– Щедрее некуда, но увы. Я не соглашусь ни на каких условиях.
Он исчез – и появился снова, одной улыбкой, словно Чеширский кот.
– Потом не скажешь, что я не дал тебе ни единого шанса?
На этот раз он исчез окончательно. С лестницы донеслись удалявшиеся шаги.
2
Вот и подошел конец семестра, последняя неделя близилась к концу. В школе царило каникулярное настроение, и мальчишки вели себя все безобразнее. Прежде Глоссоп на них только орал, теперь же еще рвал на себе волосы и обливался потом. Те, кто раньше всего лишь проливал чернила, теперь били оконные стекла, а Капитальчик перешел с сигарет на старую глиняную трубку, найденную на конюшне.
Сам я держался из последних сил, словно измученный пловец, которому рукой подать до вожделенного берега. Одри избегала меня как могла, а при случайных встречах разговаривала с ледяной вежливостью. Однако страдал я теперь меньше. Еще несколько дней, и этот отрезок моей жизни навсегда закончится, а Одри вновь станет лишь воспоминанием.
Фишер в эти дни держался безукоризненно, не пытался повторить свою попытку и подавал в кабинет кофе без каких-либо чужеродных примесей. Подобно молнии, Сэм не бил дважды в одно и то же место. Душа артиста не позволяла ставить заплаты на испорченную работу. Если он предпримет следующий шаг, то, без сомнения, с новой и неожиданной стороны.
Забывая, что был всем обязан одной лишь удаче, я испытывал изрядное самодовольство при мысли о Сэме. Мой интеллект победил в схватке, что достойно похвалы для того, кто ничего особенного в своей жизни не совершал.
Не будь даже вбитых в детстве прописных истин и моей катастрофы с Одри, меня мог бы остеречь хотя бы совет Сэма не праздновать победу, пока не окончена битва. Сказал же он, что удача еще повернется к нему лицом.
Однако сколь ни очевидна бывает истина в теории, ее практическое подтверждение неизменно поражает, что и довелось мне испытать в предпоследнее утро семестра.
Вскоре после завтрака директор вызвал меня запиской к себе в кабинет. Я шел, не ожидая беды. Обычно в это время в кабинете обсуждались школьные дела, и я подумал, что речь пойдет о завтрашнем массовом исходе учеников.
Мистер Эбни раздраженно мерил шагами комнату. За столом спиной ко мне что-то писала Одри. В ее обязанности входила деловая корреспонденция школы. Она даже не оглянулась, услышав мое имя, и продолжала писать, будто меня не существовало на свете.
Вид у директора был смущенный и даже слегка виноватый, несмотря на привычную напыщенность. Обычно это означало, что сегодня он укатит в Лондон, а меня оставит заместителем.
Откашлявшись, он начал разговор:
– Мистер Бернс, могу ли я… э-э… узнать, определились ли вы с личными планами на каникулы… то есть, на самое их начало? Нет еще? Э-э… превосходно. – Он выудил из кипы бумаг на столе какое-то письмо. – Это значительно упрощает дело. Я не могу… не вправе посягать на ваше свободное время, но в сложившихся обстоятельствах вы могли бы оказать мне важную услугу. Я получил письмо от мистера Элмера Форда, которое ставит меня в несколько затруднительное положение. Не в моих принципах отказывать в любезности родителям мальчиков, которых доверили моим… э-э… заботам, а потому я очень хотел бы, если возможно, удовлетворить просьбу мистера Форда. Он пишет, что вынужден ненадолго уехать по важным делам на север Англии, вследствие чего завтра никак не сможет забрать маленького Огдена. Я не привык подвергать критике действия тех, кто оказал мне честь, поместив в мою школу своих сыновей в столь важный для формирования личности период их жизни, но все же замечу, что предупредить немного заранее было бы… э-э… удобнее. Однако мистер Форд, как и многие его соотечественники, отличается некоторой… э-э… бесцеремонностью. Он стремится все делать, так сказать, одним махом. Короче, он пожелал, чтобы юный Огден на первые дни каникул остался здесь, и я буду крайне обязан, мистер Бернс, если у вас найдется возможность задержаться в школе и… э-э… присмотреть за мальчиком.
Одри
