– Ты плохая! Ты нас бросила! И ты больше нас не любишь. Ты этого дядьку любишь! И у тебя в животе уже живут другие дети!

Алина села на пол перед кладовкой и жалобно позвала сына:

– Зайчик мой любимый, нет у меня никаких детей в животе. У меня только вы есть с Маринкой. Выйди, пожалуйста, Сереженька. Я тебя очень прошу. А то я тоже буду плакать.

Мальчик, судорожно всхлипывая, осторожно приоткрыл дверь и посмотрел на мать. И уже через несколько секунд бросился к ней и прижался мокрой щекой к ее груди.

– Обещай мне, что ты от нас никуда никогда не уйдешь. Обещай, пожалуйста, мама! Мне Марина сказала, что ты нас скоро-скоро бросишь и мы тебя никогда не увидим. А Марина мне всегда правду говорит. Мамочка, обещай мне, что у тебя никогда-никогда не будет других детей. И дядька этот очень плохой, самый плохой на свете.

Алина крепко обняла сына, беспрестанно целуя его макушку и сглатывая подступавшие к горлу слезы. К ней вновь вернулось это отвратительное и опустошающее ощущение беспомощности и страха. Все усилия оказались напрасны. Ничего не решилось, ничего не устроилось. И ей совсем не у кого просить помощи. Максиму уже надоело слушать про ее проблемы с детьми. Он много раз говорил ей, что надо перестать рефлексировать, и тогда все наладится само собой. Психолог еще называется! С Мариной говорить тем более бесполезно. Алине еще недавно казалось, что дочь смягчилась, успокоилась и приняла ее выбор. Но нет. Оказывается, она просто сменила тактику и теперь рассказывает Сереже про то, что мать совсем скоро его бросит и нарожает новых детей.

Где-то глубоко внутри Алина понимала, что Марину за это винить нельзя, что дочь просто глупо и неумело пытается склеить разбитую чашку и вернуть все, как было раньше. Но это понимание не успокаивало Алину. Наоборот, раздражение и обида бурлили в ней все сильнее. «Ну как можно быть такой эгоисткой?! Как можно заставлять взрослых людей плясать под свою дудку?! Ее ведь никто не бросил, никто не обманул… Ведь я по-прежнему стараюсь общаться с ней как ни в чем не бывало, игнорируя ее колкие взгляды и едкие комментарии. Ну сколько можно все это терпеть? Я так устала мотаться и всех ублажать. Я ведь взрослая женщина, я тоже имею право быть счастливой!» Но сейчас, сидя на полу с рыдающим сыном, Алина, вопреки своим же словам, совсем не чувствовала себя взрослой. Она ощущала себя маленькой потерявшейся девочкой, которой очень хотелось, чтобы ее пожалели и помогли выбраться из запутанной, никак не решающейся ситуации.

Поздно вечером, уложив Сережу спать, Алина заглянула в комнату дочери. Марина сидела на кровати и быстро щелкала пальцами по экрану телефона. Она подняла голову и вопросительно посмотрела на мать.

– Марин, ну что ты себя ведешь как маленькая? Зачем ты пугаешь Сережу и говоришь, что я вас брошу? Ты ведь знаешь, что ему нельзя сильно расстраиваться.

– А тебя, мам, кстати, твой психолог не учил, что с упреков не очень эффективно начинать разговор?

– Марина, пожалуйста, прекрати. Я не понимаю, почему ты так жестоко со мной поступаешь. Я в лепешку разбиваюсь, чтобы вам с Сережей было хорошо. Я давно бы могла уехать в Москву, но я мотаюсь как бешеная собака туда-сюда, только чтобы вас не расстраивать. Я не заставляю тебя переезжать, хотя я бы очень хотела, чтобы мы переехали все вместе и жили как обычная семья. Но из-за твоего упрямства я живу здесь. И вынуждена каждый день видеть твоего отца. И ты даже не понимаешь, насколько нам обоим сейчас тяжело общаться друг с другом. Ты ни о чем не думаешь, кроме себя.

– А-а-а… – протянула Марина, – так это я во всем у нас виновата. Ну конечно, это я нашла себе левого мужика и свалила из дома. Это из-за меня папе плохо. И Сережу тоже я мучаю. Надо же, такая хорошая мама воспитала такую неблагодарную сволочь!

– Марина! – крикнула мать. Но все же сумела совладать с собой, на несколько секунд крепко зажмурила глаза и, глубоко вздохнув, продолжила: – Чего ты добиваешься? Ну ничего, ничего уже нельзя изменить, разве ты этого не понимаешь? Я не просто так ушла от твоего отца. Мы уже давно чужие, понимаешь, чужие! Ну зачем притворяться всю жизнь, скажи мне? Ты ведь так ценишь правду. Так вот, правда в том, что мы разлюбили. Давно разлюбили. Просто ни у кого не было смелости в этом признаться. Почему ты никак не можешь это понять и все время надо мной издеваешься?!

Марина плотно сжала челюсти – точно так же, как это делал Эдуард, когда ему было плохо, – и отвернулась. Алина присела на кровать дочери и попыталась взять ее за руку, но Марина выдернула холодные пальцы. Выпавший из ее рук телефон запиликал. На экране всплыло сообщение.

– Ну вот, доигралась? – Голос Марины сбился, она еле сдерживала слезы. – Теперь точно все кончено. Папа не приедет ночевать. Тоже, наверное, себе психологичку нашел. Да идите вы все! Без вас только лучше! Давайте, ищите себе новых мужей и жен, рожайте новых детей, только нас не трогайте! Мы и без вас с Сережкой проживем!

Марина бросила телефон на пол и выскочила из комнаты. Алина беспомощно пожала плечами и пошла в детскую. Она лежала в темноте на маленьком диване у окна, слушала тихое дыхание спящего Сережи и пыталась понять свои чувства. Но мысли сбивались. Сережка опять напуган и растерян. Марина устраивает истерики и провокации. Эдик где-то остался на ночь. Точнее, правильнее сказать, с кем-то. Эдик. Ее муж. Нет, уже не ее муж. Бывший муж. Теперь чей-то мужчина. Как странно. Как будто это про другого человека. Интересно, это его первая ночь или он уже давно с кем-то встречается? А может быть, у него кто-то появился, когда они еще были вместе? Вряд ли. Она бы почувствовала… Или нет? Так странно: ее муж сейчас с кем-то. Кого-то раздевает, хочет кому-то понравиться. И кто-то хочет понравиться ему. Ее бывшему мужу. Как-то нелепо и неправдоподобно. Она представила выражение его лица. Таким, каким оно было во время близости. И теперь какая-то чужая женщина видит это выражение. И он пытается сделать эту чужую женщину счастливой… Сосредоточенно, молча, сдерживая распирающее желание. Уголок губ Алины невольно дернулся. Внутри стало как-то не по себе. Она что есть силы попыталась отогнать от себя мысли о муже. Но это было непросто. «Ну ведь так и должно было произойти, – думала она, – ведь Эдику чуть за сорок,