Александр Николаевич вспоминал детали этого разговора. «Разве Савойя не Франция?» — удивился Сашка. «Сардинское королевство», — поправил Костя. «И Ницца — не Франция?» «Пока нет».

Уже да. Со вчерашнего дня. Если конечно условия перемирия будут выполнены.

Ещё Сашка сказал, что исполнение его пророчеств «не за горами». Да, не за горами. Две недели.

Впрочем, в чём-то Сашка ошибся. Венеция оставалась владением Австрии, в отличие от Пломбьерских договорённостей, а значит, объединение Италии откладывалось. Хотя и имя Гарибальди ещё не гремит.

Царь затянулся и медленно выпустил дым.

Сашка мог всё просчитать. С его умом и железной логикой. С его интересом к политике и периодическим чтением «Таймс», за которым его заставал Гогель.

И о Пломбьере мог слышать и до того, как Костя ему взболтнул. А уж о последних поражениях Австрии знал наверняка. После Сольферино Виллафранка была практически неизбежна.

Правда, Наполеон Третий сам предложил Францу-Иосифу мир. Но это только ухудшало положение Италии.

Только Сашкино пророчество не выглядело расчётом. Просто четырнадцатилетний мальчик откуда-то знает, какой должна быть карта Европы, а она другая. Он бы не стал притворяться. Зачем? Так бы и сказал: «Папа́, по моим расчётам, Австрия проиграет войну, а Ницца и Савойя отойдут Франции». С него бы сталось. Он обычно не стесняется.

А если пророчество? Тогда и остальные предсказания могут оказаться верны.

Александр Николаевич докурил сигару и открыл запертый на ключ ящик письменного стола, к которому кроме него никто не имел доступа.

Вынул Сашкины прошлогодние пророчества и перечитал. Пленение Шамиля, покорение Средней Азии, освобождение Болгарии, его Александра Второго смерть, потеря Польши и Финляндии и все четыре русских революции.

Ни слова ни об Италии, ни о Гарибальди.

И пока по-прежнему ничего не сбылось.

* * *

5 июля Сашу с Володей отправляли в кадетский лагерь, отчего младший брат был в восторге.

Гремела барабанная дробь, пел военный рожок, играли марши. Поднимали «имперку» в честь великих князей. На этот раз, за отсутствием Никсы, впереди шёл Саша, а за ним — Володя.

Перед палатками кадеты стояли во фрунт и салютовали ружьями.

Сашу это уже не удивляло. Не то, что год назад.

Да и к «имперке» попривык и смирился.

Как заряжать винтовку с дула, Саша не забыл, его больше не шокировали бумажные патроны, и даже стрелять не разучился. Более того, винтовка казалась легче, чем год назад. Конструкция её и вес не изменились, просто стрелок стал старше и сильнее.

Саша вспомнил, что обещал Никсе что-нибудь придумать насчёт дульного заряжения, но за год понял, что всё, что возможно на данном уровне развития технологий, уже придумано, и дело не в идеях, а в деньгах, которых не хватает на перевооружение армии. Какое уж тут перевооружение армии во время «банкового» кризиса!

Ладно! Эта задача казалась не самой актуальной, войны не ожидалось ещё лет двадцать, если не считать локальных конфликтов на Кавказе и в Средней Азии.

Есть задачи и поважнее.

На этот раз кадетское учение планировалось не более двух недель. Прошлогодние знакомцы Мамонтов и Скалон уже успели окончить корпус и сдать выпускные экзамены, так что Саша завел новые знакомства. Гитара, которую он не забыл взять с собой пригодилась не однажды.

Прощальный вечер состоялся уже в середине июля и начинался вполне невинно и официально. Сидели у костра, ели картошку в мундире, а Саша пел песенки тоже вполне невинные: «Марию», «Балаган» и «Во славу Греции твоей», которую вспомнил за две недели лагеря.

Коля Богаевский, кадет примерно двумя годами старше, попросил разрешения сесть рядом на бревнышко и, получив оное, шепнул почти в ухо:

— Ваше Императорское Высочество, ночью будет продолжение. Примите участие?

— Спасибо за приглашение, — одними губами сказал Саша. — Только без вина, а то я вас не отмажу по второму разу.

— И без табаку?

— Это безусловно. Вино я ещё стерплю.

— В полночь, — сказал Николай.

— Договорились.

Саша поразмышлял на тему, брать ли с собой Володьку. С одной стороны, он ведь всё равно узнает и смертельно обидится. С другой: удержится ли у него язык за зубами?

Но отделаться от Володи не удалось, спал он чутко. Брат выскользнул из палатки вслед за Сашей в ночной, пахнущей хвоей и фиалками лес, под усыпанное звёздами июльское небо.

— Ты куда? — поинтересовался он.

— На прощальную пирушку.

— Возьми меня!

— Если поклянёшься молчать, — выставил условие Саша.

— Клянусь! — без малейших сомнений пообещал Володя.

Проводником был другой кадет лет пятнадцати по фамилии Соболев. Звали его Лёней.

Они углубились в чащу и скоро вышли на поляну, где пылал костёр. На это раз вечеринка была организована на нейтральной территории, не доходя до мест дислокации Второго кадетского корпуса.

Великих князей приветствовали вставанием и приглушенным «ура». Саша улыбнулся и призвал всех садиться.

Винный и табачный запах над поляной уже витал, но Саша сделал вид, что не почувствовал. Великим князьям подали чаю.

Гитару Саша положил рядом.

— Про Грецию прекрасно, — сказал Соболев, — но, к сожалению, не «Трубач».

— К сожалению, иногда приходится выбирать, — сказал Саша. — Есть вещи более важные и менее важные. Вольнолюбивые песенки — это не жизнь человека и не судьба идеи. Я бы не хотел ссориться с отцом из-за всякой ерунды. Да и «Трубача» всё равно нет, Никса в Гапсале, аккомпанировать некому.

Саша вспомнил, как в пионерском лагере году этак в 1982-м самодеятельная рок-группа отказалась петь «Поворот» «Машины времени», а потом ему объяснили, что песня запрещена. А теперь он не может петь «Трубача» во избежание гауптвахты и, главное, потери права на патентование изобретений. Это было неприятное чувство. Вот такие детальки и формируют будущих революционеров.

— Нет, Сен-Жюст не сдулся, — тихо сказал он, — мои взгляды, вкусы и убеждения — всё осталось прежним. Может быть повзрослел. Спеть про Грецию?

— Да! — подтвердили кадеты.

И зазвучали слова ещё одной песни Щербакова:

— Во славу Греции твоей и всех морей вокруг-

Десятикрылый наш корабль мы назовем «Арго».

Покинем здешние снега и поплывем на юг.

Я буду править кораблем. Ты будешь петь, Марго…

Допев, Саша поставил гитару рядом и спросил:

— Кто-нибудь ещё хочет?

Вала желающих не было, ибо мало кто умел играть на шестиструнке. И только один мальчик лет тринадцати по другую сторону костра выкрикнул:

— Я!

— Ну, давай, Федя! —