быть, опять засиделся допоздна. Еще один труп ночью?

Крейн. Не профессор Крейн, а просто Крейн. Мне нравится. Только пусть не забудет потом обращаться на «вы» в присутствии других студентов. Не хочу, чтобы они думали, будто у нас завязываются какие-то отношения.

— Вообще-то, нет, — говорю я. — Ну, да, звуки были, но мне все равно удалось заснуть, — мы останавливаемся посреди двора. — К озеру или в лес? — сады прекрасны, но в них полно студентов, наслаждающихся днем, и я не хочу, чтобы они подслушивали, учитывая, что мы обсуждаем. Я мог бы поговорить с ней мысленно, но она не знает, как мысленно отвечать.

— Как насчет леса? Но возле опушки, обойдем кампус, — предлагает она. — Мне не хочется гулять по темноте.

Я не собираюсь спорить. Мы продолжаем идти по главной дорожке, затем сворачиваем на каменную дорожку поменьше, которая проходит между рядами высоких оранжевых и персиковых георгинов, головки которых похожи на гигантские вертушки, над которыми жужжат пчелы позднего сезона. Пробыв в городе так долго, я и забыл, какой успокаивающей может быть природа, даже когда вокруг темно, туманно и зима близко.

— Не возражаешь, если я задам тебе несколько вопросов? — спрашиваю я, когда мы отходим от зданий туда, где трава встречается с зарослями сладко пахнущей ежевики у подножия деревьев.

— Мне? — спрашивает она. — Это у меня к тебе все вопросы.

Мы гуляем вдоль леса.

— Я уже ответил на некоторые. Теперь моя очередь спрашивать.

— Хорошо, — говорит она со вздохом. — Спрашивай. Предупреждаю, я довольно скучная.

— Ты совсем не скучная, Кэт, — говорю я ей. — Ты меня манишь.

Ее брови приподнимаются.

— Как это? — на ее щеках появляется легкий румянец.

— Хочется узнать о тебе все.

Она открывает рот, ее розовый язычок высовывается, чтобы облизать губы, и я чувствую, как мой член напрягается в штанах. Ох уж какая нежелательная реакция.

— Это только потому, что ты не смог ничего прочитать в моих мыслях, — говорит она через мгновение, ее поведение меняется с застенчивого на обидчивое. — Тебе нравится вызов. Не нравится, когда говорят «нет».

Думаю, в этом она не ошибается.

— Я бы хотел побольше узнать о твоей семье, — продолжаю я, пока мы идем бок о бок.

— О, понятно, — говорит она, и в ее голосе звучит поражение. — Лично я не интересую, да?

Я хватаю ее за руку в перчатке, останавливая.

— Поверь. Интересуешь, — говорю я, пристально глядя ей в глаза.

Она смягчается, и я отпускаю ее руку.

— Хорошо.

Мы продолжаем идти.

— Скажи мне, Кэт, — говорю я, понизив голос. — Как часто ты виделась со своими тетями, пока росла?

— С тетями? Не очень. Тетя Леона и Ана приходили, когда я была маленькой, но думаю, что они с моей мамой поссорились.

— Почему ты так говоришь?

— Так говорил отец. Я всегда слушала — была любопытной.

— До сих пор, — вставляю я с улыбкой.

— Это правда, — соглашается она, кивая. — Папа думал, что ей лучше без них. Он говорил так, будто она предпочла его им.

— Они не одобряли твоего отца?

— Не знаю. Все любили его. Он был самым милым человеком в городе.

— Не думаю, что сестер сильно волнует, милый кто-то или нет. Кажется, их волнует только власть.

— Мой папа тоже был ведьмаком, — добавляет она, к моему удивлению. — Но я не видела никакой магии от него. Или от мамы. В детстве, однажды вечером, когда мама отправилась в школу, как она делала каждый месяц…

— Твоя мама ежемесячно ездила в школу? — перебиваю я. — Сюда?

— Да. В день до и после полнолуния. Она до сих пор так делает. Наверное, поедет в октябре на следующее полнолуние.

— Что она здесь делает?

— Понятия не имею, — говорит она.

— Ты никогда не спрашивала?

— Папа попросил не говорить об этом, — говорит она. — Предполагаю, она проводит со своими сестрами какой-то ритуал полнолуния. Папа взял с меня обещание хранить в тайне свою собственную магию и все разговоры о ней.

Я хмурюсь.

— Зачем это?

Она пожимает плечами.

— Он сказал, что миру слишком опасно узнавать, кто я такая. Сказал, что я не должна практиковать свою магию ни перед кем, даже перед ним с мамой. Так что я этого не делала… по большей части, — она замолкает с задумчивым выражением в глазах, и энергия, исходящая от нее, усиливается от горя. — У меня был друг. Я иногда показывала ему.

Ему. Во мне разгорается чувство ревности, когда она говорит, что показывала магию мужчине. Я выбрасываю это из головы.

— Что ж, полагаю, твой отец был прав. Я вырос с отцом, который был пастором церкви в нашем маленьком городке в Канзасе. Даже не подозревал, что у меня есть предрасположенность к магии, пока однажды старый туземец Джон, управляющий магазином, не указал мне на это. После этого он часто посещал меня во сне, и именно там я смог практиковаться. Он предупредил, что моя семья никогда не поймет, и я рискую быть убитым или запертым в психиатрической лечебнице, что более или менее одно и то же. Но имея родителей-ведьм… обидно хранить все в себе.

Она мгновение наблюдает за мной, впитывая информацию с голодом в глазах.

— Я просто сделала то, что мне сказали. Папа был непреклонен. И поскольку родители никогда не упоминали о своей магии и не пользовались ею в доме, было легко притворяться, что мы нормальные.

— За исключением тех случаев, когда твоя мама уходила из дома в полнолуния.

— За исключением этой части. Я просто сказала себе, что она проводит время с семьей, хотя мои тети перестали навещать нас, — она останавливается и указывает на конюшни, за которыми мы сейчас находимся. — Хочешь пойти посмотреть на Подснежницу?

— С удовольствием, — говорю я ей, когда мы обходим здание и направляемся к стойлам у входа. Здесь довольно много стойл, но большинство из них пусты, за исключением двух коричневых лошадей в одном конце и серой в другом.

Она