— А на мою душу тебе наплевать! — вспылила девушка. — Конечно, очередная наложница великого мудреца, услада его бренного тела. А я, может, в историю хочу войти, как твоя жена.

Амелия прищурила глаза и спросила:

— Ты бы сделал меня своей женой, Архимед? Молчишь? Я так и знала. Все вы, мужчины, одинаковы. И ты ничем не лучше.

Амелия, сбросив тунику из тонкого шелка и слегка покачивая бедрами, неторопливо спустилась по ступеням в сверкающий, словно снег, коринфским белым мрамором бассейн.

Архимед только вышел из парной, где горячий пар, обжигая тело, казалось, просочился в жилы и совсем вытеснил кровь. Воистину, как говорили древние, бытие жизни определяется его усладой. Услада для души, услада для тела… Душа, сказали бы вы, но ничего особого в ней нет, ведь все находится в теле…

Архимед посмотрел на стройное тело Амелии, и по его телу разлилась волна желания.

Амелия все еще злилась, что было видно по ее бурно вздымавшейся высокой груди.

— Ты идиот, слепец. Не видишь, как я хочу, чтобы ты прославился, дарю тебе сладкие ночи, ублажаю. Чего тебе еще надо? Твори, выдумывай, изобретай. Ты ничем не обременен, ничем. И где же твоя молодая мысль, где твоя мудрая мысль? Мне надоело, Архимед. Ты просто стар. Да, ты стал слишком стар.

Амелия повернула голову, и Архимед увидел в ее глазах искру, которую он часто наблюдал у своих учеников, открывавших для себя новую истину.

— Ты — старик! Старик! — почти выкрикнула Амелия и громко рассмеялась.

Это разозлило Архимеда.

— Я еще молод и полон сил, слышишь, ты, несчастная! Молод и душой и телом!

Он резко поднялся с ложа и, чтобы доказать глупышке свою состоятельность, с ловкостью атлета прыгнул в бассейн.

Вода стремительно выплеснулась наружу. Архимед оторопел. В голове мгновенно вспыхнула мысль. Он быстро выбрался из бассейна, затем снова спустился в него. Но уже не так споро. Вода неторопливо поднялась до краев.

— Да ты просто сошел с ума, — не унималась Амелия.

Но Архимед совсем не обращал на нее внимания, в который раз выбираясь из бассейна и снова спускаясь в него. Голова его слегка закружилась, как было всегда, когда он предчувствовал открытие чего-то нового, доселе незнакомого.

Амелия удивленно уставилась на старика и, надув алые губки, воскликнула:

— Ну все, с меня хватит. Я ухожу. Больше моя нога никогда не ступит в этот дом. Прощай!

Амелия решительно поднялась и недовольно посмотрела на Архимеда. Но тот не отрывал взгляда от воды.

— Сядь еще, пожалуйста, — попросил он так, словно только что ничего между ними не произошло.

— Ты раскаиваешься, Архимед? — Амелия расплылась в улыбке и опустилась по грудь в воду. Ей было чем гордиться. Но Архимед даже не взглянул на нее, а быстро схватил со столика чашу и черкнул ее краем по мрамору.

— А теперь встань.

— О, ты еще не налюбовался моим телом? Оно ведь прекрасно, правда? — Амелия поднялась и выгнулась, как стройная лань.

Архимед снова черкнул.

— Нет, ты на самом деле сошел с ума, — вспыхнула девушка. — Забудь меня и не ищи больше!

Амелия, посылая всяческие проклятия на голову бездушного мудреца, поспешно выбралась из воды, схватила свою тунику и, как ужаленная, вылетела из комнаты.

Архимед ее даже взглядом не проводил. Он неторопливо сошел по ступеням в бассейн, ни на секунду не спуская глаз с нацарапанных рисок.

Вода поднялась.

Архимед вышел из бассейна.

Вода опустилась.

«Объем вытесненной жидкости равен весу тела, погруженного в нее», — мелькнуло как озарение.

Чтобы удостовериться в догадке, Архимед снова и снова садился и вставал, каждый раз отмечая уровень воды на мраморе. И лишь устав, опустился в бассейн умиротворенный.

Приятное тепло заструилось по жилам, смешалось с кровью, подступило к горлу и выплеснулось наружу неистово диким криком:

— ЭВРИКА!

ИСТОРИЯ С МОГИЛЬЩИКОМ

— В общем, давай: сделай разметку, сними дерн. Короче, начинай, а я заберу Степаныча с Гавриловым и обратно. Лопата у тебя есть, лом захватили, — действуй. Я быстро.

Заказчик повернул ключ зажигания, машина завелась, тронулась и вскоре скрылась из виду. Плотников остался один. Спешить было некуда, а к рьяным работникам он себя не относил, надрываться не собирался. Рытье могил — работа, не требующая суеты и спешки. Приедут подручные, свежими силами налягут на грунт, глядишь, к вечеру и закончат. В первый раз, что ли? Уж сколько их, таковских, Плотников перекопал. И в суглинке копал, и в глине ковырялся; даже лед зимой ломом долбил. А то как же! Человек ведь не выбирает, когда умирать. Что зима, что лето — без разбору, умер — и все тут. «И нам за ними: умер летом — копай летом, умер зимой — колупайся в стужу. Ветер, снег, дождь, град — хошь не хошь, а долбить надо», — подумал Плотников. Подумал и осмотрелся.

Городское кладбище. Сто на сто. Почти у дороги. С холма к самой трассе сползло. Подступило, так сказать, впритык. Последние могилы уже у самого тротуара роют, кучно друг к дружке. Места совсем не осталось. Да и хоронить здесь давно запретили, так как некуда кладбищу дальше расползаться. Ладно с одной стороны пустошь, но с другой — шоссе, тротуар, по которому все шныряют взад-вперед бесшабашные девицы из торгового техникума и сомнамбулически движутся в сторону Центральной горбольницы скособоченные старики.

Вот и сейчас, на перекрестье двух дорог прямо возле кладбища застыли две подруги неопределенного возраста и точат себе лясы. Надо ж было именно здесь, у погоста им встретиться. Но бабы есть бабы: они и посреди улицы столкнуться лбами — водой не разольешь. Хоть проезжая часть, хоть пешеходная дорожка — все едино: они сто лет не виделись, не всем косточки успели перемыть. А выговориться охота, хоть и говорят об этом с кем-нибудь ежечасно.

Одна перекинула сумку через заголившийся локоть и что-то горячо рассказывает