Шрифт:
Закладка:
До лодки оставалось не более трех метров; Косьма, воодушевленный тем, что стрелки из милиционеров никудышные, на ходу повернулся, резко выбросил вперед согнутую левую руку в локте, а правой коротко ударил в районе сгиба. И хоть никто из сотрудников НКВД его слышать не мог, широко разевая пасть, заросшую свалявшейся бородой, рявкнул:
– А это видели, ментяры позорные!
Это вызвало нервные смешки среди его подельников и легкое оживление. Из лодки послышались подбадривающие не только его, но и себя выкрики:
– Косьма, ну ты и отмочил!
– Так их в бога мать!
– Курвы, они и есть курвы!
А один, привстав, сложил ладони рупором, тужась и приседая, оглушающе громко закричал:
– Волки драные-е-е!
Косьма ухватился за борт лодки, которая уже выходила на глубину, своей широченной, тоже обросшей мелким волосом, как шерстью, лапой. К нему потянулись сразу несколько рук. В этот момент его вдруг и ударила пуля с левой стороны в грудь чуть повыше сердца: ладонь сама собой разжалась, соскользнула с мокрой доски, и бандит, отчаянно барахтаясь в ватнике, который сразу стал пропитываться речной водой, и тяжелых валенках, пошел ко дну. На какой-то миг он вынырнул и беспомощно протянул к товарищам руку с растопыренными пальцами.
– Браты, – прохрипел он, выдавливая посиневшим языком изо рта зеленую воду, потому что уже сил выплевывать не было, – не бросайте! Не дайте принять ужасную смерть!
Рохля перестал грести, придерживая лодку, все еще надеясь, что Косьма каким-либо чудом ухватится за борт, но Лиходей, к тому времени опять находившийся на взводе, не своим голосом заорал:
– Греби, твою мать! Застрелю, гнида!
– Лиходей, – обратился к нему Илья, поднявшись со своего места на мешке, где он все это время неудобно ютился, с нескрываемой болью в душе наблюдавший скорбную картину, – так не делают. Он все же ваш товарищ.
– Заткнись, сука! – теперь уже на него заорал неуравновешенный Лиходей. – Не лезь не в свое дело!
– Опомнись… брат, – все ж попробовал вразумить его Илья, обратившись к этому придурку совсем уж по-товарищески, – Косьма бы так не поступил…
– Да пошел ты! – вконец распсиховался Лиходей. – Защитник, твою мать! Застрелю, – вдруг коротко, но сурово предостерег он, и по его встрепанному виду было понятно, что этот ненормальный урка исполнит свою угрозу без особой печали, не побоявшись ответа не только перед Веретеном, но и перед таинственным Ливером. – Сядь, – процедил он сквозь зубы и вправду направил пистолет на Илью, почти касаясь его вздымавшейся от волнения груди. – Ну!
Провожая отдалявшуюся лодку умоляющими глазами, понимая, что сейчас он окончательно утонет, Косьма затухающим голосом жалобно попросил:
– Браты, не дайте принять мученическую смерть!
– Это мы могем, – ответил Лиходей, как бы даже с каким-то облегчением, невозмутимо повернулся к нему лицом и, подняв пистолет, прицелился в голову Косьмы, жмуря левый глаз. – Это мы могем, – повторил он.
Милиционеры молча стояли на берегу (прицельно попасть из пистолета с такого расстояния в бандитов было невозможно), с любопытством наблюдали за разыгрывающейся перед ними картиной отношений между бандитами, в любой ситуации привыкших думать только о себе. «Умри ты сегодня, а я завтра», – гласил кодекс уголовников всех мастей, живущих по волчьим законам, когда человек человеку не брат и товарищ, а волк. А еще отпетые урки придерживались железных правил: «Не верь, не бойся, не проси».
Выстрелить Лиходей все же не успел: Илья внезапно выбил у него из рук пистолет и одним ударом ребра ладони в основание черепа вырубил его на несколько минут.
– Так-то оно лучше, – спокойно произнес Илья, аккуратно укладывая потерявшего сознание Лиходея на мешок с сахаром. – Подсластись пока.
Бандиты, видевшие новичка в деле сегодня в первый раз, одновременно с испугом и неподдельным интересом молчаливо наблюдали за его неожиданными для них действиями: что-либо предпринять в защиту Лиходея никто даже не подумал.
– Суши весла, – приказал Илья Рохле. – Ну!
По оживленному виду Рохли было видно, что он и сам рад такому повороту, без угроз и долгих уговоров охотно затормозил веслами посудину. Не успела лодка стать на месте, а Илья, как был в гимнастерке, галифе и кирзовых сапогах, решительно прыгнул в воду.
В этот момент его и разглядел стоявший на высоком берегу Семенов. Встретить здесь пропавшего оперативника Журавлева он никак не ожидал, и настолько был впечатлен увиденным и тем, как он умело втерся в доверие к бандитам, что не мог сдержать нечаянной радости и скрыть от окружающих счастливого посветлевшего лица, совсем не подходившего к тревожной обстановке.
– Геройский парень, – вслух озвучил он свои совсем не к месту мысли.
Сиротин недоуменно посмотрел на него, но ничего не сказал.
Илья тем временем уверенно плыл к тому пятачку на воде, где только что виднелась голова Косьмы в мокрой шапке, из последних сил боровшегося за свою жизнь: он высоко задирал бледное косматое лицо, напрасно стараясь вдохнуть живительного воздуха, ошалело ворочал выпученными белками глаз от объявшего его ужаса.
Глубина в этом месте была не более трех метров. Илья нырнул и сквозь зеленую толщу воды увидел медленно идущего ко дну бандита. Цепко ухватив его за воротник телогрейки, Журавлев быстро, насколько позволяли тяжелые сапоги, заработал ногами, всплывая на поверхность.
– Мужики, помогите, – прохрипел он, отдуваясь, неловко гребя одной рукой, а второй крепко держа утопленника.
Им помогли забраться в лодку. Бывалые урки с отвращением смотрели, как Илья немедля принялся делать их подельнику искусственное дыхание рот в рот, но когда тот внезапно ожил и закашлял, изрыгая на грудь холодную липкую воду из раззявленных посиневших губ, они одобрительно переглянулись, до этой минуты особо не веря в подобный исход.
Илья ножом бесцеремонно разрезал на Косьме мокрую одежду, добираясь до раны. Увидев, что она продолжает кровоточить, Журавлев поднял голову, и тотчас уперся взглядом в Чалого, проявлявшего особый интерес к своему корешу, по-настоящему беспокоясь о его здоровье. Люди они были по характеру разные и разные имели комплекции (против огромного, как медведь Косьмы, мелкий ростом Чалый выглядел зеленым сопливым
