горы полностью захватывает его, и он погружается в транс самосознания, ощущая свое единство с горой, а через ней и с Высшим Существом. Видя, что его ученик сидит в оцепенении и не может пошевелиться, Абхишиктананда вдруг испытал необъяснимый страх: наверно, он плохой гуру, раз привел человека, который доверился ему, в это таинственное место раньше времени. А вдруг Аруначала сыграет с Марком злую шутку? Свами начинает безмолвный диалог с горой: «О Владыка Аруначалы, что Ты сделал с моим ребенком?»[66], и вдруг его словно молнией пронзает ответ, полученный в глубине сердца от Шивы Аруначалы: «Это ты сделал с ним, это он сам сделал это с собой! Разве это не то, что он желал больше всего в глубине своего сердца, где нет никого, кроме Меня?»[67] Марк был в лучшем положении по сравнению с Абхишиктанандой: ведь его Учитель не имел человека, к которому он мог бы обратиться за советом во времена своего пребывания в пещерах Аруначалы, он же видел перед собой Свами, который мог передать ему свой собственный опыт, духовный импульс, который характеризует истинное духовное наставничество. Молодой француз ощутил полное доверие в отношении своего Гуру, и впоследствии это доверие было подтверждено новой серией мистических экстазов, которые он пережил в присутствии Абхишиктананды. В мае 1972 г. вечером накануне Вознесения Свами и его ученик изучали Упанишады, и вдруг Марку явилось видение славы духовного учителя, во время которого Абхишиктананда предстал перед ним в образе древнего риши, открывающего ему вечную мудрость:

«Мне открылось неожиданное и всепоглощающее видение парам-джйотир, Великого Света, которое продолжалось около трех часов. Оно достигло глубин моего существа в неугасимом свете, который есть мое истинное "Я"… В тот же самый момент мне открылось, что Анри (Абхишиктананда) — мой Гуру. Я увидел его в ослепляющей славе, преображенным в Свет…»[68]

Спустя несколько дней, 28 мая, оба Свами стали свидетелями общего видения, которое Абхишиктананда впоследствии назвал «Упанишадой Огня» или «Новой Пятидесятницей»: им явился Брахман в виде пламени истинного «Я». Из их рассказов было довольно трудно понять, что же они видели на самом деле, но совершенно очевидно, что явление глубоко поразило их. Это событие произошло в Ришикеше, в «Шивананда ашраме», ачарьей которого в то время был Свами Чидананда, ставший впоследствии близким другом Абхишиктананды. Марк, следуя примеру своего учителя, намеревался стать одновременно представителем двух монашеских традиций: христианского монашества и индуистской санньясы, и, следовательно, ему надо было получить посвящение в обеих цепях ученической преемственности. Свами Абхишиктананда решил посвятить его в христианские монахи сам, на правах настоятеля «Сатчитананда ашрама», который он, впрочем, уже покинул. Что касается санньяса-дикши, то церемонию согласился провести Свами Чидананда, который, следуя заветам своего предшественника, основателя «Общества Божественной Жизни» Свами Шивананды, был настроен на диалог со всеми религиями, в том числе и с христианством. 23 июня 1973 г. настал день инициации, и два Свами со своим учеником собрались на берегу священной Ганга, где Марку предстояло окончательно подтвердить свое решение оставить материальный мир. В письме, адресованном Мюррею Роджерсу, Абхишиктананда очень ярко описывает, что произошло далее:

«Войдя в воды Ганги, Марк произнес древнюю формулу отречения. Я присоединился к нему. Он погрузился в воду, затем я поднял его, после чего мы пропели наши любимые мантры, обращенные к Пуруше. Он выбросил всю свою одежду в Гангу, и я принял его словно из материального лона. Мы надели на него одежду огненного цвета, передали ему махавакьи (священные формулы из Упанишад), и я отправил его "туда, откуда нет возврата"»[69].

Выйдя из вод Ганги, Марк получил новое монашеское имя: Свами Аджатананда, которое переводится как «Блаженство Нерожденного», дав начало новой традиции христианского монашества в Индии. Аджатананда невольно стал образцом для десятков христиан, пожелавших разделить древнюю практику индийских отшельников, а в 2006 г. в штате Уттар-Прадеш открылся экуменический ашрам, носящий его имя.

В течение всего времени после санньяса-дикши Аджатананды с Абхишиктанандой начали происходить важные изменения: им управляли силы, которые он не мог контролировать. Ему постоянно являлись различные символы, под знаком которых проходили дни: как правило, это был либо Илия в своей огненной колеснице, либо Дакшинамурти — воплощение Шивы в образе молодого гуру, либо огненная колонна на вершине Аруначалы. К этому периоду он уже четко определился с задачами своей миссии, и с противоречиями, которые разрывали его душу, было покончено. Его псевдонимом становится слово «Сету», «Мост», и он рассматривал себя в качестве передаточного звена между миром Востока и Запада, действующим ради просветления всего человечества:

«Мое послание не имеет ничего общего с какой бы то ни было дхармой. Таково любое послание, идущее из глубины [сердца]. Хотя послание Упанишад имеет ведические и брахманические корни и их формулировки происходят из этих корней, оно "самосветящееся", свапракаша. Оно являет свет, происходящий из самых глубин, и само становится его отражением. Точно так же и Евангелие не связано с иудейским миром, в котором оно было явлено. Это знание универсально, его истинные ценности растопили восковые соты иудейского и греческого миров и извлекли мед, который в них хранился. Это знание — эхо глубин человеческого сердца, которое несет послание любви, самопожертвования и истинных взаимоотношений. Это послание божественности каждой личности. Послание Упанишад, пройдя по мутным водам каналов, невероятно отдаленным от Источника, сформировало индийский образ мысли, а послание Евангелия, пройдя тот же путь, — западный. Человек (измотанный религией, межрелигиозной рознью и самосвятством) возвращается к Источнику, когда встречается лицом к лицу с самим собой, со своими собственными глубинами. Тогда он осознает, что "он есть" в гораздо большей степени, чем когда использует любой вид анализа, даже философского (экзистенциального) анализа»[70].

С другой стороны, Свами полностью разрушил предубеждения его греческого ума, касавшиеся проявления Божественного в индуизме. Теперь образ Кришны для него был таким же полноценным образом Абсолютной Тайны, как и образ Христа. Остатки сомнений сгорели в огне медитации и молитвы, и он был способен передать это чувство своим ученикам:

«Господи, кто Ты? Существуешь ли Ты? Я не могу продолжать… Отличен ли Ты от моего брата, в чьем лике отражен мой лик? Отличен ли Ты от воды, земли, огня или чего-либо сделанного из них? Почва, находящаяся в глубине меня, есть глубина всего сущего — это лик, это Ты Сам, Ты видишь меня в этой глубине, и это также я сам, я сам обращаюсь к себе самому. Так ли это? Отличен ли Ты от этой Тайны, от Брахмана в глубине меня, от всего сущего? Я имею