Шрифт:
Закладка:
Выглядела Соня умиротворенно-радостной – особенно во время беременностей. Вокруг нее словно образовывалось плотное теплое сияние, и она безмятежно в нем расхаживала, жизнерадостно перекатывалась, будто лопающийся от спелости солнечный персик. Да и после родов она еще какое-то время сохраняла эту сочную полнокровную витальность. Ходила располневшая, наливная, словно беременная собою, не помещающаяся в собственном теле.
Саша иногда спрашивала себя: действительно ли Соня так довольна жизнью, как кажется? Действительно ли нисколько не жалеет о сделанном когда-то жизненном выборе? Весьма сомнительном выборе в пользу рутинной успокоенности. Неужели все ее амбиции хранятся на свалке памяти? Или все же где-то под сердцем порой подгнивает чувство неудовлетворенности? И внимательно глядя в Сонины лучезарные, ярко накрашенные глаза, всякий раз отвечала себе: нет, не жалеет. Ее мечта действительно осталась за пределами чувств, одиноко простаивала в прошлом, будто заброшенный цех, заросший огромными дикими лопухами.
Боря за эти годы переехал в Москву и сумел открыть там собственную консалтинговую компанию. Вырастить, поставить на ноги свою здоровую, крепкую юридическую мечту. Сплести вокруг себя добротную жизненную ткань. Саша отвозила к нему Кристину на школьные каникулы, а раз в год он сам приезжал в Тушинск – в недельный отпуск. Останавливался в родительской уютно-старомодной квартире, тепло пахнущей свежими сырниками, и забирал к себе дочь на все время пребывания.
Крепкую семейную жизнь – без вторжения странных подростковых причуд и фантазий – Боря тоже устроил. Спустя два года после переезда в Москву женился на серьезной девушке Свете – выпускнице архитектурно-дизайнерского колледжа. Саша видела ее мельком несколько раз: миниатюрная, холеная, изящная. С миловидным, чуть розоватым личиком, густо усеянным веснушками, словно перепелиное яйцо. У них с Борей родилась дочь Олеся, которая с ранних лет очень привязалась к единокровной сестре. Называла ее моя Крис, обнимала липкими шоколадными ручонками, не давала ей прохода, пересказывала содержание мультиков и секреты всех своих детсадовских подруг. Долго и безутешно плакала всякий раз, когда приходило время расставания.
– Мам, она такая классная, такая забавная, – рассказывала по возвращении Кристина, выкладывая из чемодана новые брендовые футболки и джинсы, купленные отцом. – Берет у Светы из тарелки кусок чизкейка и говорит: «Я доем твое пирожное, чтобы ты, мамочка, случайно не подавилась». Мы все смеемся, а она совсем так по-взрослому пожимает плечами, типа, ну не хотите моей заботы – как хотите.
Сашу немного мучила затаенная обида от осознания того, что Боря мог переехать и начать жизнь с беззаботно чистого листа. А она нет. Она не могла так просто взять и отправиться с ребенком к своей мечте – без приглашения на работу и хоть каких-то жизненных гарантий. Не могла уехать с маленькой дочкой в чужой далекий город – хоть и горячо желанный, но все-таки незнакомый в реальности. Будь Саша одна, без Кристины, она, наверное, в конечном итоге так бы и поступила: не найдя выхода на Анимию через тушинские агентства, отправилась бы в туманную будоражащую неизвестность, искала бы возможность стать привратницей уже на месте. Но с дочерью на руках это было немыслимо.
И, слыша от Кристины о налаженной жизни отца, Саша всякий раз щупала корочку на старой ране своей невольной обиды. Приподнимала ее у края, легонько нажимала – до первой боли, чувствовала, как вытекает из-под нее теплая капля. И лишь безусловная любовь к дочери не давала этой ране загноиться.
В отличие от бывшего мужа, Саша серьезных отношений больше не строила. Не стремилась строить. После неудачного брака с Борей она не питала иллюзий, что кто-то захочет последовать за ней в ее негромкую мечту, оставив в Тушинске собственную. Согласится разделить ее своеобразную анимийскую бытность. Скорее всего, этот кто-то сочтет, что следовать за ним полагается Саше. Что это она должна раствориться в его жизненных планах, влиться без остатка в его мечты – маскулинные, главенствующие, первостепенные. Врасти в его действительность всей свой податливой женской сущностью. Смотреть на мир вокруг его глазами.
Сашу не слишком огорчало, что в ее жизни нет настоящей, большой любви. Внимательно вслушиваясь в себя, она ясно чувствовала, что ей эта большая любовь не нужна. Что без глубокой душевной привязанности к мужчине ей будет гораздо проще. Саша не желала связывать себя тугими нелепыми обещаниями, неизбежно ведущими к тупику, к ядовитой горечи разочарований. И уж тем более она не хотела заводить еще детей, брать на себя ответственность за новые жизни.
Все ее отношения за эти годы сводились к непродолжительным и не слишком бурным романам, похожим на кардиограмму здорового сердца – повторяющийся орнамент из умеренных подъемов и спадов. И все Сашины чувства оставались в пределах скользящих легковесных увлечений, никак не затрагивающих глубинные душевные слои.
Последним таким увлечением был Виталик из фирмы по продаже стеклопакетов, где Саша проработала около двух лет.
Когда в феврале она слегла с тяжелой ангиной и неделю пробыла на больничном, ей написала коллега-менеджер – словоохотливая пышногрудая Люба. Сообщила, что на работу пришел новый системный администратор.
Тебе он должен понравиться. Мне кажется, он в твоем вкусе:) Так что есть повод выздоравливать скорее:)
Люба полгода назад вышла замуж и теперь почему-то постоянно пыталась устроить Сашину личную жизнь. Отправляла ей ссылки на «благонадежные» сайты знакомств, предлагала «варианты» среди своих знакомых. Возможно, она делала это из самых искренних, трепетно-теплых побуждений, полагая, что без серьезных отношений женщина в «таком» возрасте несчастна и неполноценна. Обычно Любины попытки найти ей мужа не будили в Саше раздражения, лишь на несколько секунд зажигали внутри добродушную легкую усмешку. Но в тот раз было иначе. Саша лежала в мучительной температурной дремоте, пытаясь преодолеть мельтешение горячей темноты с вкраплениями ярко-алых, словно раскаленное железо, вспышек боли. И когда в эту тягостную темноту свалилось Любино сообщение, стало совсем невыносимо. Внутри поднялась удушливо-жгучая волна негодования, окатила больное тело дополнительной порцией жара. Да что она себе позволяет, думала Саша, зачем лезет ко мне со своими глупостями, не оставляет в покое даже сейчас. Возмущение сдавливало легкие, не давало свободно дышать. Длинными скрюченными пальцами хватало за горло, пылающее от ангины. Хотелось перезвонить и, несмотря на рассыпающийся, ломкий голос, излить свой гнев.
