Шрифт:
Закладка:
Теперь же, вспоминая об этом, он почему-то испытывал жгучий стыд и связывал это с чувством вины: а что, если он сам во всем виноват и Любе не хватало чего-то большего в интимной жизни? Только в этой сфере их отношений Сергей испытывал неуверенность (причем, именно в силу своей неопытности), поскольку во всем остальном Люба должна была быть счастлива. Они были молоды, здоровы и очень богаты. Перед ними простиралась долгая и счастливая жизнь… Так что же произошло тем вечером на дне рождения Вити Караваева, чем так заворожил, примагнитил к себе нежную и не искушенную в любви Любу парень, имени которого так никто и не вспомнил? И как он вообще оказался на той вечеринке? Караваев потом клялся, что видел его у себя вообще первый раз… Сошлись на том, что этот незнакомец с жгучими черными глазами и длинными волосами — проходимец…
— Радуйся, — сказал ему как-то Виктор на ухо, обдавая коньячным духом (друзья ужинали в ресторане, изливая друг другу душу), — что он Любу твою не раздел и не ограбил, а потом зарезал прямо на лестнице, что она вообще жива… Она же вся сверкала брильянтами в тот вечер…
Вот Витька — единственный, кто поддерживал его, кто понимал его страдания и не осуждал за мягкотелость и готовность простить сбежавшую жену.
— Из всех зол всегда следует выбирать меньшее, — похлопывал он Сергея по плечу. — Это она сейчас не может к тебе вернуться, а потом вернется… Все принципы рано или поздно упираются в голод, а голод — это, скажу я тебе, страшная вещь…
И хотя он был прав, Сергею все равно было неприятно, что разговор о голоде идет применительно к его жене, Любе, что это она голодает, что она брошена, что у нее долги…
Это люди Виктора Караваева разыскали Любу, узнали, где она снимает квартиру (причем одна), что работает кассиршей (!!!) в расположенном рядом с ее домом супермаркете. Сергей поехал к Любе, но когда она, открыв дверь, увидела его, тотчас захлопнула ее… Они разговаривали через дверь, тихо, как очень близкие, но расставшиеся навсегда люди… Он говорил, что готов принять ее, что простил и хочет, чтобы они снова жили вместе. Люба же тихо плакала за дверью и говорила, что ей стыдно и что она никогда не вернется к нему, что она должна заплатить за свою ошибку, за предательство и что после всего того, что она натворила, между ними все равно уже никогда не будет тех, прежних, отношений, которыми они вместе когда-то дорожили… И что это справедливо, что она живет теперь так, как живет…
Он приходил потом еще раз, знал, что она дома, но она так и не открыла дверь… А позже, познакомившись с ее подругой Алей, которая время от времени навещала Любу, Сергей, чувствуя, что с женой происходит что-то нехорошее, опасное (к тому времени он уже знал, что Люба не ходит на работу, возможно, болеет), попросил помочь ему передавать Любе хотя бы продукты и лекарства.
— Ей нужны успокоительные средства, — призналась Аля.
Сергей нашел ее в супермаркете, за кассой — на своем рабочем месте. Говорили быстро, поскольку была очередь.
— Вот, это продукты, которые ей надо передать… Что еще? Может, деньги?
— Она может догадаться, — закатила глаза Аля, маленькая полненькая брюнетка с усиками над верхней губой. — Нет, продукты я ей так и быть принесу, скажу, что от меня лично… Как и всегда. А вообще-то у нее депрессия. Она говорит только о вас, о том, что…
Но она так и не успела договорить. Очередь возмущалась, да и невозможно было дальше продолжать этот разговор в присутствии посторонних людей. Ярко освещенный огромный супермаркет напоминал гигантский аквариум с плавающими в нем разноцветными фигурками… И что-то праздничное и вместе с тем неестественное было в этом обилии красок, света, шума… Особенно рябило в глазах возле стеллажей с фруктами. Апельсины резали глаза своей флюоресцентной оранжевостью… Сергей снова сделал круг, толкая впереди себя корзину, и вновь оказался возле кассы…
— Вот, гранаты… можно ваш телефон, Аля?
Она быстро нацарапала на клочке бумаги номер и протянула ему.
— Она очень плоха… Но я постараюсь убедить ее в том, что вам надо хотя бы встретиться и поговорить… нормально, как цивилизованные люди… Поверьте, мне ее и вас искренне жаль… Знаете, — добавила она шепотом, — у нее волосы начали выпадать…
…Он очнулся. Григорий что-то говорил ему, но он никак не мог воспринять смысл его слов.
— Сережа, что с тобой? У тебя лицо белое как бумага, — Гриша внимательно посмотрел на брата. — Тебе плохо?
— Нет, нормально. Только горло болит. Глотать больно. Проклятье…
— Я-то думал, что у меня брат — здравомыслящий человек… Ты оглянись только! Посмотри, какое восхитительное утро! Весна, брат! Какой воздух…
— С воздухом ты явно перебрал… — сухо заметил Сергей. — Где это ты в Москве, да еще и в самом ее центре, нашел свежий воздух?
— Все равно… Небо какое… нежное, голубое…
— Не старайся… Из тебя все равно бы не вышел поэт.
Они приехали на место. Машина подрулила к вычурному, украшенному лепниной бледно-желтому особняку — офису архитектурно-строительной фирмы, которой руководил Сергей.
Выйдя из машины, он задрал голову вверх — ярко-голубое небо, насыщенное солнечным светом, ослепило его…
— Какое холодное солнце, — сказал он сам себе и быстрым шагом направился к крыльцу. Григорий едва поспевал за ним…
2
«Почему они все на меня смотрят? Неужели я стала такой заметной и все видят, что мне худо, что я стала такой слабой да к тому же еще и хромой?»
Она шла, как ей казалось, быстро. Но на самом деле медленно. И каждый шаг давался с трудом. И если тело не хотело слушаться, то разум был ясным, как и этот чудесный день, наполненный солнцем… А разумом она понимала, что дальше так продолжаться не может, что непозволительно вот так выставлять себя жертвой, чтобы люди испытывали к тебе исключительно жалость. Зачем Аля таскает ей продукты? Неужели она не верит в то, что она, Люба, выйдет на работу, что она в состоянии работать, тем более что на кассе ей не придется особо-то напрягаться физически, там важна сноровка и реакция…
