Но тогда…

Он видел все!

Остается что? Остается надеяться на то, что он не все захочет рассказать. Я мысленно расхохотался. На что я, ничтожный, надеюсь?! На ум и благоразумие человека, которого сам же презираю до глубины души!

Более того, даже если Шевяков чего-то там не рассмотрел в комнате Маруси или по каким-то причинам решил похоронить на дне души самые радиоактивные отходы, у Аникеева от его душещипательных любовных историй уже полностью открылись профессиональные глаза. Он уже сообразил, какую совершил ошибку утром, перекинувшись всего лишь несколькими словами с младшей дочерью Модеста Анатольевича. Он уже клянет себя за то, что поверил в ее сказку о том, как она мирно спала у себя в девственной кроватке, пока по дому бегали мужики с ножами.

Меня прошиб пот, а потом пробрал озноб. Должно было быть наоборот, но у меня сегодня все не как у людей.

Оставалось, судя по всему, только ждать, когда именно раздастся деликатный стук в дверь.

Нет, сначала я услышу шаги.

Я внимательно посмотрел на Марусю. Она находилась в том состоянии, когда человек плывет и летит одновременно. И при этом остро и радостно ощущает, что поступает правильно.

Что же делать?!

Уйти к себе? Обо мне ведь глупый аспирант не знает ничего определенного. Ведь не меня, а Модеста Анатольевича он видел в комнате Маруси этой ночью. Под чьим влиянием, стало быть, находится эта дева? Так что, когда придут за ней, я еще некоторое время буду как бы ни при чем.

Я улыбнулся, и мысленно, и губами, в ответ на эту наивную мысль.

Да, я сейчас отделен от их бессмысленного и беспощадного следствия, но слишком тонкой переборкой. Тончайшей. И роль этой переборки выполняет сознание Маруси. Сейчас оно замутнено и поэтому служит защитой достаточно надежной. Но у товарища майора найдется чем протереть это стекло.

Но если сделать его мутным навеки?

Самое интересное, что, подумав это, я не содрогнулся. Вот до чего дошло.

Но по моей ли вине?!

Не виноват ли в большей степени грабитель, похитивший чужое сокровище, чем тот, кто при попытке его вернуть преступает человеческий закон?

Всего лишь человеческий.

И тут раздались шаги по коридору.

Я тихо произнес освобождающее слово, и Маруся открыла счастливые глаза.

Стук в дверь.

Деликатный. Если вдуматься, в деликатности есть что-то садистское.

– Войдите.

16

– Это здесь! – сказал Леонид.

Вероника лихо вывернула из второго ряда и причалила к указанному месту. И только после этого спросила:

– Что это?

– Институт.

– Никогда бы не подумала.

И никто бы не подумал, оказавшись на ее месте. Потому что остановились они возле булочной.

Леонид сделал энергичный жест рукой, означающий – давай двигай за мной и не болтай! Но Вероника, подходя к дверям булочной, все же поинтересовалась:

– Это что, институт хлеба, да?

Но в булочную они не вошли, а вошли в арку рядом с нею. Из арки – в темноватый неуютный двор, окруженный по периметру ржавеющими «жигулями» и «москвичами». Середина его была занята детской площадкой, состоящей из выеденной на метровую глубину песочницы и железной карусели, навсегда севшей одним боком на мель.

Вероника быстро семенила за Леонидом, вертя головой, видимо, продолжая разыскивать обещанный институт.

За детской площадкой был загадочно гудящий ящик подстанции, за подстанцией забор. Железные прутья, из которых он был составлен, в одном месте были разогнуты каким-то Гераклом. Вероника охотно шмыгнула вслед за сторожем – ей явно нравились путешествия подобного рода – и увидела перед собою низенькое, в две ступеньки, заднее крыльцо.

Рядом с дверью никакой вывески.

– Это, наверно, секретный институт, – прошептала Вероника.

– Археологический, – наконец снизошел Леонид.

– Они что, раскопки прямо здесь во дворе производят? – указывая на вывернутые на асфальт мусорные баки в двух шагах от крыльца, спросила его спутница.

Леонид не счел нужным что-либо отвечать, взял и просто открыл дверь. За дверью оказалась унылая бетонная лестница, уводящая и вверх, и вниз. На ней пахло пылью и, так сказать, рухлядью.

Они отправились вниз, все время наталкиваясь на эту рухлядь. На старые канцелярские столы, отдельно валяющиеся ящики от этих столов, картонные коробки, стулья со вспоротыми сиденьями. Стульев было много. Вероника автоматически начала их считать. Пять, девять, одиннадцать.

Леонид открыл еще одну дверь, и сразу послышались человеческие голоса. Но слышались они издалека, до них надо было еще добраться. А вокруг были металлические стеллажи, как в сельской библиотеке, заставленные коробками, коробами и коробочками.

Двигаясь уверенно и быстро, что говорило о хорошем знакомстве с помещением, Леонид взял Веронику за руку и счел нужным дать какие-то пояснения:

– Здесь Сашка работает, Колесницын.

Видимо, по его мнению, эта сногсшибательная информация должна была успокоить спутницу и настроить на оптимистический лад.

Наконец «библиотека» кончилась, и открылось свободное пространство, ярко освещенное торчащей из потолка на черном проводе голой двухсотсвечовой лампочкой. Основную часть свободного пространства занимал огромный прямоугольный стол, обитый толстой рыжей, а может, и просто грязной клеенкой. На столе навалом лежал всевозможнейший хлам. Не только сугубо археологического характера. Черепки, черепа, железки ископаемого вида и жестянки из соседнего магазина. Ну и, само собой, окурки и бутылки.

Вокруг стола покачивалось с полдюжины примерно тридцатилетних молодых людей. К девяностому году уже полностью исчез из обращения классический тип молодого ученого: борода, свитер, гитара. Участниками этого пьяного сборища могли оказаться и кандидаты наук, и бомжи.

Один из хозяев поливал голову водой из-под крана у раковины в углу.

Увидев новых гостей, половину из которых к тому же составляли молодые привлекательные женщины, пирующие восхищенно и приветственно заорали. Тот, что в этот момент держал голову под краном, выпрямился и повернулся. Сделал он это резко, отчего в сторону стола полетел с его могучей шевелюры веер тяжелых брызг. Это вызвало повторный вопль.

Уже не восхищенный.

– Саня! – воскликнул Леонид и кинулся к нему обниматься.

Вероника с некоторым удивлением смотрела на бурно радующихся мужчин. Кто знает, может, так принято в среде археологов. Люди, возвращаясь из глубины веков, чувствуют, что не виделись очень много лет.

Пока Леонид с Саней о чем-то шептались, молодой ученый в польском джинсовом костюме и с аккуратной бородкой, по всей видимости, местный Арамис, поднялся из-за стола, почти не покачнувшись, и предложил «даме место». А именно свой собственный стул. При этом он пояснил, что они выбросили из «лаборатории» всю негодную мебель, поэтому есть некоторая проблема «с