Дремота овладевает Самбиевым, и тут кажется ему, что лапают его тело. Он вскочил, все спят, из-за плотности вони тусклая лампочка еле освещает каптерку. Впервые Арзо стало страшно, и связывает он это с наличием денег в кармане. Все-таки сон овладевает им, и он то ли во сне, то ли наяву чувствуют, как над ним склонились психи, беззубыми ртами хотят перегрызть его горло – он уже чувствует их смрад, их учащенное, с хронической хрипотцой дыхание. В ужасе он вскакивает, несколько теней разлетаются в стороны, гаснет свет, вновь, теперь уже воочию, какие-то слизкие, ледяные руки лезут к нему. Самбиев не тот доходяга – от витаминов и отдыха в больнице он значительно окреп, и главное моложе всех. Он отчаянно зовет на помощь, борется, то ли с двумя, то ли с тремя доходягами, повисшими на нем. Ему удается встать на ноги, стало легче – размашистые удары, стоны, Самбиев выбегает в коридор.

В жалком свете единственной лампочки Арзо долго стоит, дрожа от пережитого и от холода. Кругом тишина гробовая, никакого шороха, хоть бы ветер дул, вьюга была бы, и то легче было бы, а так как в гробу. От холода нестерпимо, возвращаться в каптерку боится, идти к Тыкве – дверь заперта изнутри и ключ у старшего: вот главный парадокс бытия комендатуры – самоохрана, добровольная неволя.

Самбиев на ощупь по непроглядно темной лестнице поднялся на второй этаж. Здесь посветлее: за разбитыми и изредка уцелевшими окнами сумрак снежной долины. На двух-трех столбах и в редких окнах горит свет в деревне за рекой. В Столбищах спокойно спят, и Арзо подумывает, как бы выпрыгнуть в окно, где снег поглубже.

Немного успокоившись, захотел закурить, а двух пачек сигарет и даже спичек – нет. Он обшарил все карманы: сторублевая купюра наполовину вылезла – чуточку не успели.

И в это время подозрительное шарканье, из мрака лестничного проема выступила тень. Самбиев готов был заорать, в ужасе спрыгнуть в окно, но знакомый, шепеляво-хриплый голос парализовал его:

– Самбиев, это я… Захар Костлявый.

Чиркнула спичка, высветив безобразно-уродливую морду: беззубый, вечно приоткрытый рот, сплющенные скулы и нос, впалые глазницы, большие, оттопыренные уши, лысина.

Спичка погасла, тень приблизилась. Оцепеневший Арзо хочет бежать, но некуда. Захар вплотную приблизился, еще худее он в темноте, только по пояс Самбиеву, а какой нагоняет страх!

– Курить хочешь? – протягивает Захар самокрутку, вновь высвечивает свою физиономию, и теперь Арзо отчетливее видит глубокие борозды, испещряющие не только лицо, но и шею: то ли с бородавкой, то ли с блохой у самого кадыка. – Это Семен, козел, к тебе приставал, завтра мы с ним разберемся, – и как бы успокаивая сокамерника, тень погладила Арзо, даже прижалась, от чего Самбиеву стало вовсе не по себе.

Еще немного ни о чем поболтав, Захар, жалуясь на холод, побрел обратно, зовя за собой Самбиева. Самбиев послушался, и идя вслед подумал то ли он от холода, то ли боясь ослушаться, идет за маленькой тенью.

Ежась, Арзо сунул руки в карманы штанов, а карман вывернут, денег нет. В удивлении он остановился, молнией пронеслась мысль о спасительных Столбищах, бунт вскипел в нем, пробудил зверя:

– Стой! – крикнул он, в прыжке достиг Костлявого, и неосознанно, инстинктивно, руки сами ухватились за тонкую, грубую шею, пальцем он ощутил эту блоху или нарост, может, чтоб убить ее нажал посильнее, а тень обмякла, повисла в руках, издала какой-то протяжный хрип, и когда он ослабил хватку, мешком плюхнулась в сторону лестницы, подпрыгивая слетела в полпролета.

Не думая, Самбиев бросился к поверженному, стал шарить по карманам: нашел свои сигареты, ключи от дверей, еще кое-что, а денег не было. Он зажег спичку: поверженный лежал неестественно наклонив голову, рука откинута в сторону, меж пальцев зажата купюра – как он ее достал, так и уносил.

Остаток ночи Арзо провел в каптерке, спал мертвецким сном. Когда проснулся, вокруг него на цыпочках передвигались тени.

– Здравствуйте, гражданин вождь! Как спали? – чуть ли не хором, заискивающе-шепеляво интересовались они. – Можно завтрак готовить? Как всегда?

– Я остаюсь вашим помощником? – склонился тот, кого звали Семеном.

– В какое время вас ублажать? – фальшивое сопрано у самого уха и поглаживание спины.

– Пошел вон! – гаркнул Самбиев, и все, толкаясь, шипя, еле протискиваясь вылетели из каптерки.

Не зная, во сне это или наяву, Самбиев вышел в коридор, чтобы не сойти с ума, двинулся на второй этаж, дабы полюбоваться мечтой – Столбищами, и, увидев, как полностью оголенный труп-скелет валяется на том же месте, он понял, что это явь и наверняка он сходит с ума.

– Можно открыть ворота? – отвлек его вопрос.

Самбиев отдал ключ, не глядя на труп, пересилив себя, перешагнул, в прохладном просторе казармы задышал легче.

– А где Захар? – сквозь разбитые окна услышал Самбиев голос Тыквы.

Арзо подошел к окну, несколько заключенных беседовали с прапорщиком, заметив Самбиева, побежали гуськом в туалет. Встревоженным взглядом Самбиев отметил, как по-новому, с открытым ртом смотрит на него Тыква, даже выпрямил мощную спину.

За спиной Самбиева – шелест подошв, лакейский кашель. Он обернулся, в протянутой руке – стакан с черно-мутным чефиром.

– А что делать с этим? – взмах в сторону лестницы.

– Закопать… Немедленно, – чувствует как всасывается в роль Самбиев.

Попивая горячий, крепкий чай с сахаром, покуривая сигарету с фильтром, Арзо видит, как за ноги, небрежно вытащили убитого, поволокли по снегу.

– Куда вы его? – выскочил из дежурки Тыква. – Участковый должен приехать, снимок сделать, акт…

Он не договорил, тени бросили труп, как готовые к атаке шакалы, стали наизготовку к броску.

– Вождь сказал, – еле расслышал Арзо.

– Все, все, все, – выставил вперед руки Тыква, соглашаясь, пятясь.

Потом он глянул на второй этаж и с неведомыми доселе Самбиеву нотками в голосе промямлил:

– Прикажи им вернуться, а то убежать могут, ты ведь это им не запрещал.

– Никому не покидать территорию! – так властно и громко закричал Самбиев, что Тыква аж втянул шею, а новый вождь следом захохотал, мысленно задавая себе вопрос, не лишается ли он разума?

В последней надежде Самбиев отпрянул от окна, пересек казарму и, как на уплывающую мечту, глянул на деревню. До боли кусая губу, ощущая бешеный бой сердца и такое же неравномерное дыхание, поглаживая в кармане сто рублей, как