Роль комиссаров и комитетов в армии после провала похода Корнилова, который собирался их уничтожить, стала возрастать. Приказом, который Савинков успел издать в день отставки — «Основные положения о военных комиссарах и войсковых организациях» от 30 августа — им были «предоставлены прокурорские обязанности в отношении войсковых организаций в смысле наблюдения за закономерностью деятельности последних, надзор за печатью и устной агитацией и регламентирование права собрания в армии». Вместе с тем на комиссаров возложено было уже официальное наблюдение за командным составом армии, аттестация лиц «достойных выдвижения» и возбуждение вопроса об удалении начальников, «не соответствующих занимаемой ими должности». Революционный сыск, возведенный в систему, подчеркивал Деникин, парализовал «деятельность даже крайних оппортунистов».

Комитеты изменяли свой облик. Высшие комитеты — фронтовые, флотские — которые с весны не переизбирались, сохраняли еще прежние традиции оборончества и условной поддержки правительству, теряя постепенно авторитет в войсках, а большинство низших переходило в большевистский лагерь. Особенно критическое отношение к правительству заняли флотские организации. «Если главный общеармейский комитет завел междоусобие с оппортунистической Ставкой Керенского, то Центрофлот предъявлял уже ультиматумы Керенскому и Вердеревскому, угрожая «прервать с ними дальнейшие отношения»[2470].

В первых числах сентября по инициативе большевиков ряд кораблей Балтийского флота вынес протест против декрета Временного правительства, объявившего Россию республикой без слова «демократическая». В связи с этим 7 сентября Центробалт вынес решение «поднять в 8 часов утра 8 сентября на стеньгах всех судов и в береговых частях Балтийского флота красные флаги и не спускать таковые до окончательного учреждения Федеративной демократической республики»[2471]. 18 сентября Керенский отдал приказ о роспуске Центрального комитета военного флота. Ответ звучал: «Приказ о роспуске Центрофлота как незаконный считать недействительным и требовать его немедленной отмены». В дело вмешался ВЦИК и предоставил Керенскому формальный повод, чтобы через три дня отменить свое решение[2472].

Центробалт 25 сентября созвал II съезд моряков Балтийского флота в Гельсингфорсе. «Все делегаты были исключительно революционно настроены, среди них было подавляющее число большевиков и им сочувствующих»[2473]. Председатель собрания — Дыбенко, секретарь — анархист Железняков. Главный докладчик — Антонов-Овсеенко:

— Может быть, скоро придется увидеть баррикады, но будем знать, что через них мы идем прямо к социальной революции[2474].

Антонов-Овсеенко со съезда сообщает в ЦК: «Масса идет через нашу голову — на съезде балтийцев оборонцами не пахнет, но есть — небывалое у нас явление — 6 анархов. В «провинции» и того хуже — бурлят, невтерпеж. Надо спешить с организацией»[2475].

Попытки прекратить деятельность самозваных организаций, возникших для защиты революции от Корнилова, тоже ни к чему не привели. Из комитетов и революционных самозваных организаций непрерывно в Петроград текли делегации, причем, по большей части, в Смольный. Там они слышали «иногда от немногочисленных представителей оборонческого блока упреки и просьбы потерпеть, но находили зато полное сочувствие в большевицкой фракции Совета, унося с собой в грязные и холодные окопы убеждение, что мирные переговоры не начнутся, пока вся власть не перейдет к большевистским Советам»[2476]. К октябрю количество большевиков на фронте превысило 50 тысяч человек[2477]. Духонину оставалось одно: «поддерживать умеренные, не большевицкие элементы в Советах и в связи с ними работать над поддержанием хотя бы остатков самого ничтожного порядка в Армии»[2478].

Для восстановления порядка в армии возникло непреодолимое препятствие, на которое указывал и Краснов: «Не было офицеров. Офицеры — даже и лучшие, кадровые, ушли от солдат, как солдаты ушли от офицеров. Испытавши унижение ареста, они уже боялись своих солдат и не верили им… Злобно отворачивались серые глаза солдата от офицера, и на кроткую беседу слышался дикий выкрик: «Га — мало кровушки нашей попили…»[2479] Офицерские организации — а осенью 1917 года на фронте и в тылу было около 250 тысяч офицеров, из них в действующей армии 130 тысяч — были после корниловской истории запрещены Керенским. Офицеров поголовно унизили. «От всех офицеров была отобрана подписка о признании Временного правительства и непричастности их к корниловскому выступлению…Было очень тяжело подтвердить свое подчинение Временному правительству, которое все презирали»[2480], — писал капитан 2-го ранга Граф.

Уничтожалась сама возможность найти поддержку правительству в офицерской среде в случае большевистского восстания: «Офицерство, исстрадавшееся и загнанное, находилось теперь всецело в руках озверевших солдатских масс. Если раньше организационная работа среди офицеров была трудна, то теперь, после неудачи корниловского выступления, она стала невозможной. Сознание своего полного бессилия во много крат усиливало озлобленность офицерства против Временного правительства, во главе которого стоял «победитель» Корнилова — Керенский… Разрыв между офицерским составом и солдатами становится уже окончательным. Солдаты видят в офицерах не только контрреволюционеров, но и основную помеху к прекращению войны».

Ударные части растворялись, «вместо того, чтобы возбуждать среди солдат других частей воодушевление и восхищение, они вызывают в них лишь чувство озлобления. Они почувствовали себя чем-то вроде «штрейкбрехеров». Теперь Духонин решил оседлать подъем «местных патриотизмов», активизировав формирование «национальных» частей — украинских, сибирских (!), польских, татарских и других — чехословацкого корпуса и сербской дивизии. В них действительно было немного больше порядка. Но, замечал Головин, «избранный генералом Духониным путь заключал в себе опасность привести к расчленению России»[2481].