тех ли минут, как русские пробились на верхушку стен? Или после того, как в крепости взорвался «огненный шар»? Это было не ядро и не обычный каркас, к которым шведы привыкли. Пламя мгновенно охватило деревянные постройки. Оно неудержимо приближалось к пороховым погребам.

Пожар, не сравнимый с тем, что уже пришлось пережить шведскому гарнизону, разрастался. В эти часы у Нотебурга оказалось два врага. Один по штурмовым лестницам лез на стены. Другой бушевал внутри крепости.

Полковнику Шлиппенбаху пришлось часть своих солдат, находившихся в башнях, занять тушением пожара.

Русские же шли на приступ волнами, непрестанно чередуясь и отступая, чтобы нахлынуть вновь. Всё новые солдаты бросались на крепость. Их не счесть. И они неустрашимы.

Только отбит один приступ, как уже доносится нарастающий топот следующей атаки.

Самый тяжелый штурм начался после того, как шведам показалось, что противник отброшен и силы его истощены. Шведы удерживали бреши. Но это уже не имело значения, коль скоро русские хозяйничают на стенах.

У Шлиппенбаха остались в резерве всего четыре человека — его ординарцы. Он послал их в бой. Наконец, наступило время, когда на требование помощи ему нечем было ответить.

С непокрытой головою, седоволосый, с лицом в морщинах и шрамах, он сам поднялся в башню. Его рыцарские понятия о воинском долге делали несовместимой жизнь с поражением. Но даже в этом, в честной солдатской смерти отказала ему судьба.

Решимость и силы защитников Нотебурга иссякали. Майор Леон оставил свой отряд, чтобы разыскать коменданта. Леон доказывал ему, что исход боя уже решен. Он настаивал, чтобы бесполезное сопротивление было прекращено и крепость сдана. К этому требованию присоединились все офицеры.

Шлиппенбаху ничего не оставалось, как вызвать горнистов и барабанщиков.

Над все еще не затихавшим сражением, над почерневшими от крови и дыма стенами, прозвучали протяжные звуки «шамада» — сигнала сдачи.

Нотебург молил о пощаде.

__________

Скупы строки воинской реляции:

«Неприятель от множества нашей мушкетной, так же и пушечной стрельбы в те 13 часов толь утомлен, и видя последнюю отвагу, тот час ударил шамад и принужден был к договору склониться». Нотебург сдался русским войскам 11 октября. Договор был заключен на следующий день. Уважая храбрость противника, победители не захотели его унижения.

Пока армия приводила себя в порядок, опоминалась после нечеловеческого напряжения битвы и помогала раненым, два хитрющих старика, Борис Петрович Шереметев и Густав Вильгельм Шлиппенбах, обменялись отменно учтивыми посланиями.

Фельдмаршал впервые появился на позициях в высоком парике, от чего его длинное лицо обрело скорбную величавость. Он степенно запускал в волосатую ноздрю внушительные понюшки табаку.

Борис Петрович собирал складки кожи то над одной бровью, то над другой. Он не мог отказать себе в удовольствии изощренно тонкой иронии и в том, чтобы дать почувствовать этому потеющему шведскому полковнику свое превосходство. Пусть уж он хорошенько подумает над оказанной ему милостью.

Главный пункт капитуляции гласил:

«Позволено г. коменданту нотебургскому с его офицерами и их солдатами, и распущенными знаменами, с его гарнизонною и гремящею игрой, с четырьмя пушками железными, с верхним и нижним ружьем, с приналежащим порохом и с пульками во рту, из учиненных трех проломов свободно и безопасно в Нарву выттить».

Шлиппенбах осторожно поинтересовался, сколь точно будет исполнен договор и не случится ли, что победители просто-напросто перебьют шведов.

Шереметев ответил, что обещание дано именем русского государя и под «паролем, который так непорочен, что не токмо христианам, но и туркам всегда сохранен».

В заключение шведский полковник спросил, не могут ли его осведомить о будущих намерениях предводителей русского войска.

Ответил сам Петр:

«Впредь будущие дела он полагает на волю вышнему, о чем человекам есть безвестно».

14. РОДОСЛОВНАЯ ПУШКАРЯ

Остатки шведского гарнизона покидали крепость без «гремящей игры». Ковыляли на самодельных костылях раненые. Офицеры шли с женами, опасливо посматривая на победителей.

Петровские солдаты провожали уходящих добродушными шутками. Разбитый враг не возбуждал злобы.

Шлиппенбах постарался соблюсти до конца весь печальный для него ритуал сдачи крепости. Михайле Михайловичу Голицыну, как знатнейшему среди тех, кто штурмовал Нотебург, он вручил ключ от ворот.

Ключ был крупный, тяжелый, кованный из железа, со многими бородками. Но действительного значения он не имел никакого. Крепостные ворота оказались забитыми столь прочно, что предстояло снести их с петель вместе с замком.

Голицын отдал ключ Петру. Тот подкинул его на широкой ладони и сунул в карман камзола, сказав:

— Ужо пригодится…

В крепость входили через проломы в стене. Солдаты деловито осматривали Нотебург, как будто по-хозяйски хотели счесть, не напрасно ли выпущено по нему в «мимошедшую осаду» десять тысяч ядер и сожжено без малого пять тысяч пудов пороха.

Весь остров дымился. Со стен осыпалась щебенка. Деревянные строения еще тлели нежарким огнем. Вид у Нотебурга, как у всякого взятого с боя города, был тревожно притихший.

Посреди незамощенной площади лежало брошенное в грязь зеркало веницейского стекла в парадной дубовой раме. В зеркале отражались медлительные серые облака.

Крепость пересекал неглубокий канал. Он начинался в Ладожском озере и выходил в Неву. Вода в нем была мутная. Плавало какое-то тряпье.

Больше всего дивились солдаты устройству цитадели, о которой перед началом осады рассказывал Тимофей Окулов. Это и в самом деле была крепость в крепости. Цитадель занимала угол острова, омываемый озером. У нее свои башни и стены. От всей крепости ее отделял ров с подъемным мостом. Цитадель могла бы защищаться даже после падения Нотебурга.

Солдаты оглядывали стены, сложенные из валунов, щупали покрытые слоем сажи камни, говорили разноголосо:

— Да, здесь пришлось бы помаяться.

— Этакую толщу никаким железом не прошибешь.

— Врагу за тем каменьем, поди, неприютно было, под чужим небом.

— А нам на родной-то землице в самый раз.

— Наше все тут, русское. Деды сдали, а мы назад взяли!

Повсюду в Нотебурге, у проломов и на башнях, были расставлены караульные. Остальным солдатам в первый день освобождения крепости, после ратных трудов, дан был роздых. Кто спал, приткнувшись в укромном углу, а то и раскинувшись прямо на земле, посреди дороги, кинув ранец под голову, кто ходил, нянча подвешенную на перевязи раненую руку, кто чистил амуницию либо тут же приколачивал отставшие подметки к сапогам.

Между Ширяем и Жихаревым разгорелся извечный солдатский спор. Оба сидели на орудийном лафете. Трофим старательно дул в сипку. Самочувствие у него было отличное. Ушибы и ожоги, полученные во время штурма, вовсе не болели. Все же он на всякий случай перевязал голову тряпицей.

Поднесенная к губам сипка звучала негромко. Но