— Выходит, так, — согласилась бабушка.

— А ты помнишь, как это было?

— Смутно помню, как люди стояли в деревенской роще и сажали деревья, — сказала бабушка, — но я тогда совсем не понимала, к чему это.

— Но бабушка, это же потрясающе! Ты это видела своими глазами! А ты не можешь вспомнить кого-нибудь из жителей деревни… семьи какие-нибудь?

Бабушка засмеялась.

— Милая, мне же всего четыре года было.

— Но ты же говоришь, что до четырнадцати там жила.

— В основном да, но я там почти никого не помню. Мы жили очень уединенно.

— Значит, ты не знаешь никого из тех, кто там сейчас живет?

Бабушка покачала головой:

— Нет, никого.

«Как странно, — думала Рэйчел, глядя на бабушку, свою милую бабушку, которая когда-то без малейших колебаний забрала ее к себе после гибели родителей в автокатастрофе. — Я столько лет с ней прожила и так мало знаю о ее молодости. Она никогда об этом не рассказывает, да я ведь, — виновато подумала Рэйчел, — никогда и не спрашивала».

Она сказала это вслух, и бабушка грустно улыбнулась.

— Все это было так давно, — ответила она. — Я не говорила об этом, потому что старалась забыть. Детство у меня было не самое счастливое.

— Так ты все детство провела в Чарлтон Амброуз? Я и не знала, — снова сказала Рэйчел.

— Не все. Мы с мамой уехали оттуда, но потом она умерла и мне пришлось вернуться и жить с бабушкой и дедушкой. Они взяли меня к себе из чувства долга, и я ушла от них, как только окончила школу.

— Из чувства долга?

— Да. Видишь ли, они меня не одобряли, — глаза у бабушки заблестели. — Я была позором семьи. Мои родители были не женаты! Отец погиб, так и не успев сделать маму законной женой.

— Ты-то в этом никак не виновата, — возразила Рэйчел.

— Да, но тогда мир был совсем другим, — напомнила ей бабушка. — Порядочные девушки не беременели. Моя мать хоть и была всего-навсего дочерью мелкого фермера, но воспитывали ее в самых строгих правилах. Я была дитя позора. Поначалу они, кажется, пытались представить дело так, будто мама вышла замуж и сразу же овдовела, но после войны правда выплыла наружу, и хотя они еще какое-то время держались за эту легенду, им никто не верил, а брачного свидетельства, которое можно было бы ткнуть сплетникам под нос, у них, конечно, не было.

— Ох, бабушка, как ужасно! — воскликнула Рэйчел. — Бедная твоя мама и бедная ты.

— Вот поэтому мы и уехали в город, — сказала бабушка. — Мне тогда было лет пять-шесть. Мама работала в пабе буфетчицей — ей дали комнату и позволили поселиться вместе со мной, но с условием, что я буду помогать по хозяйству, как только смогу.

— Как, в пять лет? — воскликнула Рэйчел.

— Я уже могла вытирать пыль и полировать дверные ручки, и очень рано научилась гладить. — Она улыбнулась. — Потом все это мне пригодилось, когда я решила уйти от бабушки с дедушкой. Мне удалось устроиться помощницей горничной.

— А что случилось с твоей матерью?

Бабушкино лицо окаменело.

— Заболела и умерла. Мне никто не говорил, что с ней случилось, и я до сих пор не знаю наверняка. Теперь-то я догадываюсь, что, судя по всему, часть ее работы заключалась в том, чтобы быть любезной с хозяином, понимаешь? Я его ненавидела и боялась. Он был жирный, сальный и вонючий. Терпеть не могла, когда он подходил близко. Он все тыкал в меня пальцем. А палец у него был похож на грязную сардельку.

Рэйчел мгновенно представила себе владельца бара, и ее передернуло.

— Я была совсем маленькой, — продолжала бабушка, — но никогда не забуду его руки. Толстые пухлые руки с грязными ногтями. До сих пор передергивает, как вспомню. — На мгновение она прервала свой рассказ, и взгляд ее застыл, устремленный куда-то в пространство, а затем она улыбнулась Рэйчел. — В общем, однажды вечером мама поднялась наверх со стоном. У нас была только одна кровать, мы спали на ней вдвоем. Я уже лежала в постели, и мама легла рядом со мной. Помню, я очень испугалась, но она сказала, что ей вот-вот станет лучше. Лучше, конечно, не стало, а потом я заметила, что сквозь одеяло сочится кровь. Я стала кричать, и в конце концов на мой крик пришла хозяйская жена — сказать, чтобы я умолкла. Когда она увидела мою мать и кровь, и весь этот ужас, она взвизгнула и побежала за мужем. Меня унесли из комнаты, и я больше никогда не видела маму. Никто никогда не рассказывал мне, что с ней случилось — я знала, что она умерла, и больше ничего. Могу только предположить, что она сделала подпольный аборт.

Рэйчел взяла бабушкины руки в свои. Ее тарелка с недоеденной запеканкой стояла на столе, отодвинутая и забытая.

— И ты вернулась к бабушке с дедушкой?

— Бабушка приехала и забрала меня. Я знаю, что и так-то была ей не нужна, а то, что случилось, видимо, еще добавило нам скандальной славы. Мою мать похоронили на кладбище в Чарлтоне, и после этого о ней больше никто не вспоминал.

— Как чудовищно, бабушка! — ужаснулась Рэйчел. — Забыть родную дочь!

— По-моему, они давно уже не считали ее дочерью, — тихо сказала бабушка. — Они взяли меня к себе и кормили, пока я не доросла до того, чтобы самой зарабатывать — и я при первой же возможности ушла, не оглядываясь.

— Куда? — спросила Рэйчел. — Где ты работала?

— В Белстоне, в «Сент Мэри», — сказала бабушка, — в «Грейндж». Для меня было большим облегчением уехать от них, особенно от дедушки… и, думаю, они тоже были рады от меня отделаться.

— А почему от дедушки особенно? — спросила Рэйчел, но тут же поняла, что уже знает ответ. — Он не?..

— Не так, как ты думаешь, — ответила бабушка. — Ничего особенного, только трогал и… в общем, мне всегда было не по себе, когда я оставалась с ним наедине, и я старалась не оставаться.

— А твоя бабушка знала? Наверняка знала. Не могла же она не догадываться, что происходит?

Бабушка грустно улыбнулась.

— Я уверена, что догадывалась, но закрывала на это глаза. Знаешь, такие вещи всегда замалчивали. Во всяком случае, в приличных домах. Мужчины чаще всего были полными хозяевами в доме, и жены редко осмеливались им перечить. — Она вздохнула. — Я часто думаю, не поэтому ли моя мама тогда снова уехала — не приставал ли он и к ней. Может быть, она боялась за меня. Это только предположение, правды