это было вообще не важно; они даже не рассматривали идею, что судья должен быть незаинтересованной стороной, незнакомой с обстоятельствами дела, как еще летом на Лондонской конференции Никитченко ясно дал понять. С советской точки зрения Никитченко, который ранее председательствовал на Московских процессах и знал, чего Сталин ждет от международного трибунала (скорого суда и скорого наказания), идеально подходил на эту должность.

Ил. 11. Роман Руденко, главный советский обвинитель в МВТ. Около 1945–1946 годов. Источник: Государственный архив Российской Федерации. Ф. 10140. Оп. 2. Д. 153. Л. 2. Фотограф: Виктор Тёмин

Сталин держал западные страны в неведении об этой замене, пока Руденко не вылетел в Лондон. Он назначил Руденко и Никитченко на их новые должности 5 сентября – в тот самый день, когда поставил Андрея Вышинского во главе секретной Комиссии по руководству подготовкой обвинительных материалов (КРПОМ; полностью она называлась Комиссией по руководству подготовкой обвинительных материалов и работой советских представителей в Международном военном трибунале в Нюрнберге)[271]. Еще весной 1945 года американский федеральный судья Сэмюэл Розенман в беседе с Джексоном предположил, что советская сторона может выбрать главным обвинителем Вышинского, учитывая его общеизвестные успехи в роли обвинителя на «знаменитых советских процессах»[272]. Вышинский официально не участвовал в работе МВТ, но его закулисное влияние на работу советских участников проявлялось и в большом, и в малом.

Сталин создал КРПОМ в ответ на предложение главы НКВД Берии о том, чтобы органы госбезопасности надзирали за подсудимыми и свидетелями, отправляемыми из СССР в Германию. Вышинский немедленно начал расширять роль этой комиссии. Она должна была помогать в составлении уголовного дела против бывших нацистских вождей: проверять доказательства, проводить свои собственные расследования и допрашивать свидетелей. Также она должна была следить за советскими сотрудниками за рубежом. Но в первую очередь – делать все возможное для защиты советских интересов и охраны советских тайн.

В соответствии с пожеланиями Берии в состав комиссии вошел самый цвет высшего руководства органов госбезопасности: Богдан Кобулов, заместитель главы НКГБ, Виктор Абакумов, руководитель Смерша, и Сергей Круглов, заместитель главы НКВД. Другие члены были выбраны Вышинским как специалисты по международному праву или лица, знакомые с доказательствами нацистских преступлений: прокурор СССР Константин Горшенин, Арон Трайнин, члены Чрезвычайной государственной комиссии Дмитрий Кудрявцев и Павел Богоявленский и председатель Верховного Суда СССР Иван Голяков. Комиссия отчитывалась непосредственно перед Берией, Молотовым, Георгием Маленковым и Анастасом Микояном – «четверкой Политбюро». (Политбюро, высший властный орган партии, включало около дюжины членов; эти четверо входили в сталинский ближний круг.) Сталин, разумеется, имел решающий голос во всех вопросах[273]. У других союзнических держав тоже были комитеты и комиссии, занимавшиеся разными аспектами Нюрнбергского процесса, – и помимо них УСС также активно участвовало в сборе доказательств для американского обвинения, – но такая степень централизации и контроля существовала только в Советском Союзе.

* * *

Телфорд Тейлор, один из американских помощников обвинителя, впоследствии вспоминал, как Руденко появился в понедельник 17 сентября в коричневой униформе дипломатической службы с погонами генерал-лейтенанта. Невысокий, коренастый и бледный, Руденко казался смущенным и на первый взгляд не производил внушительного впечатления[274]. Его сопровождали заместитель главного обвинителя Юрий Покровский, Николай Иванов и их переводчица из НКИД Елена Дмитриева. Сорокатрехлетний Покровский сражался в царской армии, во время Гражданской войны принял сторону большевиков, затем служил в Красной армии военным прокурором. Он приятно удивил Дэвида Максуэлл-Файфа своим старосветским шармом и любезностью[275]. Руденко же, напротив, показался ему жестким и неприятным.

Западные обвинители ждали советских коллег с нетерпением. Они были готовы приступить к обсуждению формы Обвинительного заключения. Еще в августе, до подписания Лондонского соглашения и Устава МВТ, Джексон, Никитченко, Максуэлл-Файф и Фалько поделили между собой работу по подготовке этого документа. Они договорились, что британцы возглавят комитет, который напишет пункт обвинения о «преступлениях против мира» (предполагалось, что это будет Раздел I). Советские и французские представители должны были руководить работой над пунктами обвинения, касающимися «военных преступлений» и «преступлений против человечности» (Разделы II и III), привлекая доказательства соответственно с Восточного и Западного фронтов. Американцы должны были в общих чертах набросать раздел, посвященный нацистским организациям, и выработать общую терминологию Обвинительного заключения в части, посвященной общему нацистскому заговору. В то время Билл Уитни, оперативник УСС и один из помощников Джексона в Лондоне, рапортовал в Вашингтон, что русские в отношении этого плана «готовы сотрудничать в высшей степени»[276]. После этого первоначального обсуждения американцы и британцы совместными усилиями написали черновую редакцию раздела о «преступлениях против мира», расширив ее за счет детального рассказа о нацистском заговоре с целью ведения агрессивной войны против Европы[277].

Теперь, когда наконец к работе подключился советский главный обвинитель, Комитет главных обвинителей приступил к изучению англо-американского черновика. Руденко нужно было многое наверстать. Тейлор позже писал, что первое заседание «прошло негладко»: Руденко и французский главный обвинитель Франсуа де Ментон не участвовали в долгих обсуждениях, на которых вырабатывались Лондонское соглашение и Нюрнбергский устав. Де Ментон высказал возражения, относящиеся к обвинению в агрессивной войне, а Руденко принес на заседание гору отчетов Чрезвычайной государственной комиссии, все на русском, – но ему сказали, что советской делегации придется перевести все материалы на немецкий, чтобы их можно было включить в Обвинительное заключение. Он сразу понял, что это невозможно. Руденко покинул совещание в глубоком потрясении: советской делегации остро не хватало людей, особенно переводчиков. Вечером он телеграфировал Вышинскому, запрашивая больше доказательных материалов, а также прося срочно прислать помощников, переводчиков, стенографистов и машинисток[278].

На другой день, 18 сентября, переговоры пошли гораздо быстрее. После их завершения вечером Руденко рапортовал Вышинскому, что британские, американские и советские обвинители прочли англо-американский черновик Раздела I и «одобрительно» отозвались о возможности принять его как отправную точку работы над окончательной редакцией. Он добавил, что не стал возражать, потому что текст более или менее соответствует советским пожеланиям[279]. Руденко продемонстрировал поразительную политическую наивность. Он не прочел этот документ, поскольку тот не был переведен с английского, а английского он не знал. Руденко не привык обладать каким-либо реальным авторитетом; его захватило течение беседы, и он рассудил, что поправки всегда можно будет внести потом.

Руденко послал Вышинскому английский оригинал (десятки страниц) и объяснил, что перевести его на русский, по его словам, не удалось «по техническим причинам». Он снова запросил больше доказательств, в том числе данные об убийствах советских мирных жителей. Он также предостерег Вышинского, что требования трибунала к доказательствам будут