соглашался с презумпцией, что завоевательная война преступна только тогда, когда ведется определенными странами. Такое представление противоречило его глубоко усвоенным понятиям о правосудии. Он утверждал, что преступление есть преступление, независимо от того, кто его совершил. Трайнин пытался убедить Джексона, что тот напрасно тревожится. Возможно, в будущем будет создан постоянный международный суд, но данный трибунал организуется специально для суда над бывшими нацистскими руководителями. На следующий день Джексон внес встречное предложение – указать в преамбуле к статье 6, что под юрисдикцию данного трибунала подпадают только те, кто совершал преступления в интересах европейских стран Оси. Тем самым будет внесено некоторое уточнение, желаемое советской стороной, но его не впишут в дефиниции[237]. Никитченко ответил уклончиво.

Джексон также возразил против французской поправки к пункту обвинения о «преступлениях против мирных жителей» (также в статье 6), но по менее благородным причинам. Он объяснил, что давний принцип внешней политики США – не вмешиваться во внутренние дела других государств, и сослался на «печальные времена в нашей собственной стране, когда с меньшинствами обращались несправедливо». По его словам, притеснение меньшинств в Германии и уничтожение евреев стали «международным делом» и предметом международного права только потому, что эти действия были неотъемлемой частью немецких планов агрессивной войны. Он хотел, чтобы в Уставе эта связь была оговорена явным образом. Гро возразил против призыва Джексона сузить терминологию и указал, что за последний век совершалось немало гуманитарных интервенций для защиты национальных меньшинств от притеснений. По его словам, было бы насмешкой считать, что такие вторжения оправданны лишь в ответ на ведение правительством «агрессивной войны». На сей раз Максуэлл-Файф и Никитченко поддержали Джексона[238].

25 июля Джексон предложил поправку к статье 6, на этот раз описав зверства или «преступления против мирных жителей» как нарушения международного права – в том случае, если они совершались в связи с «агрессивной войной». Гро протестовал: сторона обвинения не уполномочена кодифицировать международное право. Затем он выставил более общий довод – и на этот раз попал в самый нерв проблемы. Американцы, похоже, намеревались оказаться победителями в судебном процессе на том основании, что война «была нелегитимной», тогда как европейцы хотели использовать трибунал для того, чтобы продемонстрировать миру ужасы нацистской оккупации. Джексон ответил, что одно не исключает другое, но, чтобы процесс оказал долгосрочное влияние, страны-обвинители должны настаивать на преступности «агрессивной войны». Советская сторона, конечно, с самого начала выступала именно за это – но теперь обеспокоилась. Гарантирует ли джексоновская поправка к преамбуле, что никто не будет разбирать действия самих стран-союзников?[239]

Никитченко предложил сделать перерыв на несколько дней, чтобы все могли как следует изучить предложенные поправки[240]. Остальные понимали, что это позволит ему проконсультироваться с советским руководством. Линии связи были короче обычного: Сталин, Молотов и Вышинский находились в Потсдаме.

В тот же день Никитченко послал Вышинскому длинную телеграмму, где доложил, что переговоры продвигаются. Оставались два важных пункта разногласий: место проведения трибунала и рамки его юрисдикции. С первым все было ясно. Британцы и американцы хотели Нюрнберг, а Никитченко и Трайнин следовали московским директивам и по-прежнему отстаивали Берлин. Второй пункт был сложнее. Он и Трайнин протестовали против формулировок статьи 6, которые, на их взгляд, «дают возможность признать международным преступлением и военные мероприятия» Советского Союза и других стран-союзников, «проводимые в качестве обороны против агрессии»[241].

Вышинский передал эту телеграмму Молотову, а тот представил полный отчет Сталину. Он доложил, что достигнуто общее согласие в том, что международный трибунал должен расследовать обвинения против главных немецких военных преступников в нарушении законов и обычаев войны, совершении зверств и ведении агрессивной войны. В проект внесли множество поправок, и многие советские предложения были приняты. Затем Молотов перешел к неулаженным разногласиям по поводу местоположения трибунала и формулировки того пункта обвинения, в котором шла речь об «агрессивной войне». Он подчеркнул: НКИД считает принципиально важным переформулировать статью 6 так, чтобы стало ясно, «что речь идет о фашистской агрессии». Молотов отметил, что Никитченко и Трайнин еще не сумели склонить западных представителей к этой позиции[242].

Пока советские руководители знакомились с отчетом Никитченко, Джексон вылетел в Германию для приватной встречи с Бирнсом. Они откровенно поговорили между собой. Джексон не надеялся, что переговоры с советскими делегатами к чему-либо приведут. Бирнс разделял его мнение, что достичь согласия было бы «очень хорошо» – но не ценой справедливого суда. Он был совершенно согласен с Джексоном, что никакая дефиниция военных преступлений «не может ограничиваться» европейскими странами Оси. Это не отвечало бы сути международного права. Бирнс рассказал, что вел подобные же утомительные дискуссии с советским послом Иваном Майским по вопросу репараций. Майский хотел, чтобы США посылали репарации с оккупированных ими стран напрямую в СССР, а не в малые страны Восточной Европы. Между тем советские власти тащили из своей оккупационной зоны в Германии «все, что не было приколочено», включая телефонные коммутаторы, туалеты и лошадей. Бирнс высказал мнение, что было бы глупо поддерживать желание СССР «судить кого угодно за мародерство», учитывая, что делали в Германии советские войска[243].

Перед возвращением в Лондон Джексон посетил Берлин. Он был там в 1935 году и хотел снова увидеть город своими глазами. Он записал в дневнике, что Берлин – это «масса щебня и развалин, под которыми все еще лежат тысячи непогребенных и неопознанных тел». Повсюду были мобилизованные работники, «в основном женщины, и ни одного молодого мужчины». Джексон прошелся по руинам дворцов, оперных театров и рейхсканцелярии. Он обнаружил, что стол Гитлера в его кабинете перевернут, а письма фюрера к Герингу разбросаны по всей комнате. «Если русские вот так же собирают все доказательства, мы немного получим из этого источника», – гласила дневниковая запись Джексона[244].

* * *

25 июля Потсдамская конференция ненадолго прервалась: Черчилль вылетел в Лондон в ожидании результатов британских всеобщих выборов. 28 июля, когда конференция возобновилась, проигравшего выборы Черчилля сменил новый британский премьер-министр Клемент Эттли, а Идена – новый министр иностранных дел Эрнест Бевин. До этого перерыва министры иностранных дел медленно вырабатывали соглашение о том, как обращаться с нацистскими военными преступниками. Молотов, Бирнс и Бевин были в курсе лондонских переговоров, и все стремились довести вопрос до успешного разрешения. 30 июля Молотов предложил начать работу международного трибунала с рассмотрения дел главных военных преступников – Геринга, Риббентропа, Гесса, Розенберга, Кейтеля и Круппа. Он также объявил, что СССР готов принять «любой выбор места», что означало заметную смену позиции. При этом Молотов настаивал, чтобы правительства