Она негодовала. Вся ее жизнь летела к чертям собачьим. И сил вырваться из очередного витка воронки, которая регулярно, примерно раз в десять лет почти обнуляла ее активы, уже не было. Но Лида была слишком дальновидной и расчетливой, чтобы рисковать жизнью, тем более после такого предупреждения. Рассказывать о спасенных из гетто детях было некому и нечего. Тем более, ей удалось спасти всего-то четырех. Потом ей намекнули, что следующий визит может оказаться последним. И ни имен, ни фамилий этих малышей она не знала, и выжили ли они потом — неизвестно.

Гражданка Ланге заявится в музей, расскажет историю о важности сохранения и что она ждала больше года, чтобы быть уверенной, что сокровище действительно вернется в экспозицию, а не сгинет в мутной воде послевоенной неразберихи. Музей откроют в конце октября, и Лидкина безбедная старость снова вернется на его стены.

Кто не работает — тот не ест

— Что значит вылетела?!!!!

Нила стояла перед Женей. Обмирая от ужаса и задыхаясь, та шептала:

— Вылетела из техникума… не сдала… Мамочка… прости, прости, пожалуйста…

— Что значит прости? Бестолочь! Поступить и вылететь!

— Я не соображаю ничего! Вообще ничего не понимаю, что они говорят! Мама! Я старшие классы пропустила. Я не понимаю математику!

— А как первую сессию сдала?

— Списала, — продолжала шептать Нила, — у Мити… А на одном мне тройку поставили за то, что в самодеятельности пела… за грамоту…

— Ну так и дальше бы им пела!

— Мама, у меня по трем предметам двойки! По основным!

— Идиотка! — гремела Женя. — Идиотка! А где твой Митя был?

— Он не мой! Я не хотела опять у него просить… так же нечестно…

— Чего ты вдруг сейчас о честности вспомнила? А?! А бросить нас здесь в войну было честно? А в школе списывать честно? Дала бы этому Мите, и все были бы счастливы!

Нилка вспыхнула:

— Мам, ты что такое говоришь?! Я никогда… еще никогда!

— Ну и дура!

— Мамочка, прости, ну я работать пойду!

— Полы мыть?! Иди к декану, в ногах валяйся — чтобы переэкзаменовку на осень назначили!

— Да у меня по трем предметам двойки! Как я за лето выучу три года математики и химии? Как?

— Значит, не хочешь учиться?

— Да не могу я! Мам, пойми! Я с шестого класса не училась. Ну мы же в советской стране, любая работа в почете, на завод пойду!..

Женька смотрела на свою зареванную дочь с распухшим носом и исходила яростью. Боже, какая дура, да она бы за такую профессию что хочешь сделала — и дала, и убила, и зубрила бы круглосуточно!.. Ни капли воли, ни капли ее упрямства — одна телячья покорность и эта дурацкая улыбка вечно. Ничего путного от родителей не взяла! Женька отлично помнила каждый свой день — от Фрунзовки до Чернигова и границы, каждый день в оккупации…

Она молчала и думала: сдохнет! Не дай бог, я помру, и эта дура точно сдохнет, если не начнет бороться за свою жизнь, если не научится держать удар и давать сдачи.

— Значит, так, корова великовозрастная, — завтра в техникум и садишься за книги. Чтобы в сентябре опять училась. Пересдай экзамены.

— Мама, мамочка уже приказ вышел.

— Меня не волнует. И запомни: учеба — твоя работа. А у нас кто не работает, тот не ест. Понятно?

— Понятно, — всхлипнула Нилочка.

На утро, покосившись на кастрюлю с кашей, Нила, вздохнув, отрезала себе хлеба.

— Положи на место! — ровным голосом отозвалась Женя, сидящая с газетой.

Нила удивленно посмотрела на мать.

— Положи. Тунеядцы в нашем доме не едят.

— Я… кусочек… можно?

— Нет, нельзя.

— Хорошо. — Нила покорно положила отрезанный кусок под салфетку. — Чай можно?

— Колонка во дворе. Там пей. И с тебя за койку шесть рублей тридцать копеек. Платить тридцатого.

В молдаванском дворе не обязательно оглашать публично — ракушняк отлично пропускает все свежие новости, только усиливая сигнал.

Нюся Голомбиевская без стука зашла на кухню:

— Женька, ты что, совсем озверела? Ты что, девку голодом моришь?

Евгения Ивановна Косько ровным голосом отозвалась:

— Не ваше дело.

— У тебя сердца нет! Она уже с ног валится!

— Спасибо за информацию, — отчеканила Женя.

— Что б мать твоя сказала? Тебя хоть раз в жизни жратвы лишали?

— Мадам Голомбиевская, вы бы больше за своими присматривали! А то ваша святая Уланова заместо директорской ложи в оперном внучкой вас одарила! Вон орет третью ночью. Что? Не кормите?

Нила не ела третьи сутки. Шатаясь она шла через двор.

Нюся встретила ее на галерее:

— Иди до меня, дочечка, иди, я тебе супчика налью!

Нила отрицательно покачала головой.

— Не, вы это видели! — не выдержала Нюся на весь двор. — Дитё, ты ж загнешься! То, что у тебя бабка давно с ума съехала, а мать — на днях, то их проблемы. Иди! У меня жить будешь! Мы тебя всем двором прокормим!

— Тетя Нюся, спасибо. Мы сами разберемся…

В первый день вынужденной голодовки вечером Нила отнесла, как и во все предыдущие годы, миску с супом Гордеевой и присела на стульчик у кровати:

— Баб Лёль, оставь пару ложечек.

Гордеева удивленно оторвалась от тарелки:

— А тебя шо, дома не кормят?

— Не кормят — улыбнулась Нилочка.

— А шо так? Мамаше на хвост наступила?

— Меня из техникума выгнали. А мама сказала: кто не работает, тот не ест. И если я не учусь, то дармоеды ей не нужны.

— Ишь ты… — Гордеева задумалась, — железная баба. Ну что, дочечка… — Елена Фердинандовна приосанилась, — добро пожаловать во взрослую жизнь. Никто тебя больше просто так кормить не будет. И помогать тоже. Иди на работу устройся. Потом спасибо скажешь.

На следующий день вечером Нила счастливая зайдет на кухню:

— А я на работу устроилась!

— Поздравляю, — выдохнет с дымом Женя, — и кем?

— Санитаркой в Еврейскую.

— М-м-м, блестящая карьера.

— Можно теперь мне поесть?

— А что, таких ценных кадров на работе не кормят?

Тут даже вечный ребенок Нилочка не выдержала и, хлопнув дверью, выскочила во двор. Возле арки ее перехватила Ривка:

— А ну быстро ко мне!

— Нет, не пойду!

— Быстро ко мне, — Ривка дернула Нилку за локоть, и та буквально влетела к ней в коридор.