четвертом этаже, и Виктор, поднимаясь к нему, чтобы не запыхаться, старательно ступал на каждую ступеньку. Перед дверью он сделал равнодушное, скучающее лицо, постучал и, когда за дверью послышались шаги, чуть отступил назад.

Ему открыла Женькина бабушка. Он обиделся: почему бабушка, неужели Женька не мог выйти сам? Теперь его планы рушились, а равнодушная, скучающая маска была и совсем не к месту. Он улыбнулся.

– Здравствуйте, бабушка!

– А, Витя! – Она узнала его. – Проходи, пожалуйста. Давно ты у нас не был.

– Я уезжал, – объяснил он, – три месяца был в командировке.

– Теперь все ездят, – вздохнула бабушка. – У нас Женька тоже уехал.

– Женька уехал?

– Тоже в командировку в какой-то город. Проходи, Витя, посидишь.

– Нет, я пойду, – отказался он. – Я потом зайду, когда Женька приедет.

Он спускался вниз, все так же ступая на каждую ступеньку. Вышел на улицу и остановился. Мимо прошел автобус, и он смотрел, как автобус лениво заворачивает за угол. Через две минуты из Женькиного подъезда вышла женщина и повернула вправо – Виктор и ей посмотрел вслед. Потом он вдруг спохватился и догнал ее.

– Скажите, пожалуйста, какое сегодня число? – спросил он.

Женщина растерялась и долго не могла вспомнить, наверное, не только число, но и даже месяц.

– Двадцатое, – сказала, наконец, она. – Двадцатое июня.

– Спасибо.

Женщина, оглядываясь, ушла. Виктор остановился и осмотрелся. Он смотрел на солнце, на улицу, уходящую от него в две противоположные стороны, словно хотел удостовериться, не фальшивый ли это день. Потом медленно пошел дальше.

Где-то заголосил заводской гудок: кончилась первая смена.

Прохожих сразу стало больше, а через полчаса – много. Теперь улицы сходились и расходились, полные людей. Виктора толкали, и он прибавил шаг, свернул на боковую улочку и в маленьком тихом скверике сел на скамью. Он сидел без движения и, казалось, чувствовал, как движется время: возле него чуть слышно шелестели секунды, где-то рядом падали, как капли воды, минуты – день рождения таял у него на глазах. Было больно сидеть и наблюдать, как он уходил. Виктор поднялся.

Он решил испытать счастье еще раз и снова позвонил. Надеяться было почти не на что, и когда ему ответили, он растерялся.

– Алло! – кричали ему. – Алло!

– Галка, – сказал он. – Где ты бродишь? Я тебе звоню, звоню…

– Неужели это ты? – спросила она. – Приехал?

– Ну конечно, приехал. Я тебе звоню, звоню. Где ты бродишь?

– Я была на консультации, я ничего не знала.

– Вот, – сказал он, – дозвонился. Как ты?

– Я ничего, – ответила она. – А ты?

– Тоже ничего. Слава богу, что ты пришла. Я уж думал, все пропало.

– Ну что ты…

– Ты тут без меня меня не бросила?

– Дурак, – сказала она.

– К тебе сейчас можно?

– Конечно, можно. С какой стороны ты пойдешь? Я тебя встречу.

– Не надо, – сказал он. – Я лучше к тебе постучусь, и ты выйдешь, хорошо?

– Да, – ответила она, – только скорей.

Он шел к ней, заставляя себя не торопиться, чтобы скрыть от себя радость, и на какое-то время забыл, что у него день рождения, вернее, перестал о нем думать, словно они ненадолго разошлись – Виктор и его день рождения – и договорились встретиться позднее.

Галка была дома одна.

– Слава богу, что я тебя нашел, – сказал он. – А то знаешь, как мне стало тоскливо? Хоть плачь.

– Почему? – спросила она.

– Не знаю. Может, потому, что у меня сегодня день рождения, а никого нет. Я весь день был один.

– У тебя день рождения?

– Да, – усмехнулся он. – Вот этот самый, который сегодня.

– Я ничего не знала, – обиженно сказала Галка.

– А это и не надо было знать. Я пришел, сказал, и этого достаточно.

Галка протянула ему руку.

– Поздравляю.

– Не стоит, – сказал он, пожимая руку. – Не люблю я все эти поздравления. Только не обижайся. От поздравлений мне и в самом деле бывает неловко, я чувствую себя так, будто меня проверяют, как я умею держаться.

– Ну, какая ерунда!

– Я знаю, а все равно… Ну ладно, хватит об этом. Давай куда-нибудь сбежим и что-нибудь натворим, а, Галка? Собирайся.

Она стояла перед ним, не двигаясь, и растерянно мигала глазами.

– Ну, чего ты? – сказал он.

Она покачала головой:

– Витя, у меня завтра экзамен, самый противный, а я ничего не знаю. Я, наверное, не смогу.

– А-а-а, – протянул он.

– Витя, а если мы перенесем твой день рождения на завтра? И тогда мы сбежим и натворим.

– Но он у меня сегодня, – сказал он. – Завтра будет другой день, не мой. Я привязан к этому дню, тут ничего не поделаешь.

– Что же делать? – спросила она. Он молчал. – Почему ты мне не написал? Я бы заранее приготовилась.

– Не надо ничего заранее.

– Что же делать?

– Учи, – сказал он. – Я пойду.

– Ты обиделся? – испугалась она.

– Нет-нет, ничего. Сегодня странный день. Учи, я приду завтра, когда он кончится.

Он ушел. Он шел никуда, лишь бы что-нибудь делать. С одной улицы свернул на другую, потом на третью – он и не знал, что куда-то идет, и не видел, куда приходит. В городе все еще был его день рождения, но солнце уже иссякло. Наступил теплый и тихий, как полусон, вечер. Улицы опять стали оживленными: люди в знак благодарности провожали день, который они благополучно прожили, и двигались вслед за ним туда, куда, казалось, он уходит.

Виктор долго бродил по городу.

Он припомнил, как встречал день рождения в прошлом году, и два, и три года назад, и вдруг сделал для себя одно важное открытие: всякий раз это был очень грустный день. Веселились друзья, звенели то стаканы, то бокалы, раздавались крики и смех, а он, молчаливый и тоскующий, сидел среди гостей, и было ему не по себе. «Что с тобой? – спрашивали они. – Ты совсем скис. Что-нибудь случилось?» – «Нет-нет, – отвечал он. – Ничего не случилось. Что-то нашло, сам не знаю что, не обращайте внимания». Потом он стал вспоминать, как вели себя другие, к кому он сам приходил на день рождения, – то же самое, никто из них не бывал веселым. Видно, это правило: день рождения – самый грустный день для человека.

Ничего странного тут нет, думал Виктор. В этот день человек грустит о своих несбывшихся надеждах, о планах, которым не дано было осуществиться, о мечтах, которые так и остались мечтами, – и во всем этом он упрекает себя, словно он не сдержал слово, которое давал не один раз. Человек смотрит на себя со стороны и остается недоволен собой: он отступал, ошибался, фальшивил, глупил, и вот теперь он то, что