(если предстояла надобность) вечера интимные, маленькие, на которых присутствовали две-три, много четыре особы, которые сами, по своим надобностям, пожелали бы быть на таком вечере, уже заранее условясь с хозяйкою насчет избранного дня и часа. На больших вечерах и балах большого света генеральша никогда не показывалась; но инкогнито, в простые дни и вечера, карета ее очень часто останавливалась иногда у подъезда какой-нибудь великосветской львицы или строгой Дианы, недоступной и целомудренно-гордой в блеске общественной обстановки. В это время обыкновенно отдавалось приказание никого не принимать, что и было исполняемо швейцаром, весьма строго до тех пор, пока не кончался интимный визит. А если бы кто-либо из непринятых полюбопытствовал узнать, чей это экипаж стоит у подъезда, то заранее выдрессированный кучер генеральши отвечал лаконически: «господский» или, еще проще, ровно ничего не отвечая, посвистывал да глазел себе в сторону.

Генеральша была особа в своем роде весьма многозначительная. Ее все побаивались, показывали перед нею знаки глубокого уважения, и все почти, хоть раз в своей жизни, чувствовали в ней настоятельную надобность. Причина довольно простая: генеральша знала все тайны света, да и не одного только света, — тайны, какого бы рода они ни были, и мистерии целого города были известны ей в совершенстве. Разные семейные отношения, дела между мужем и женою, приязни и неприязни, стремления и намерения, образ мыслей и убеждения, аферы и проделки и, наконец, вся скандалезная потаенная хроника Петербурга — вот те богатства, коими обладала генеральша. Но при этом, надобно заметить, она решительно была лишена известной женской добродетели, называемой слабостью язычка. Сплетни или болтовни бесцельной, беспричинной никто никогда не слыхал из уст Амалии Потаповны: она знала-ведала про себя и никому не открывала своих сведений. Другое дело, если кому-либо представлялась настоятельная нужда в этих сведениях, тогда генеральша могла кое-что сообщить или разузнать, разыскать, но и то не иначе как при сильных побудительных причинах, на которые бы могла рассчитывать наверное.

Какие нити, какие пружины употребляла она для всего этого, читатель узнает впоследствии, когда он более интимным образом познакомится с различными специальными отраслями многосторонней деятельности генеральши фон Шпильце.

XVI

РЫЦАРЬ БЕЗ СТРАХА И УПРЕКА

Шадурский давно уже, еще до женитьбы своей, был знаком с Амалией Потаповной и неоднократно имел нужду в ее аудиенциях. Она даже очень благоволила к нему и выражалась о нем не иначе, как «князь Шатурски — das ist un vrai gentilhomme»[70]. Написав на своей визитной карточке, что имеет самую крайнюю и безотлагательную нужду, он отправил ее с швейцаром наверх к генеральше и минут через десять был принят.

— Вообразите, ко мне нынче утром подкинули девочку! — начал он, усаживаясь подле нее, как добрый и старый знакомый.

Амалия Потаповна ответ на это заменила кивком головы, который словно бы выражал собою: «так-с!..»

— Я очень не рад такому сюрпризу, — продолжал он.

— А то ж объявить до полиции, — предложила ему генеральша.

— Fi donc![71] — махнул рукою Шадурский. — Рад не рад, а делать нечего: подкинули, так уж и позаботься о ребенке.

— О jа… aber das zeugt ihre edles Herz[72], — похвалила Амалия Потаповна, изъявляя ему знак благоволения рукою. — А то ж я вам буду находить un bonne nourrice pour cet enfant, s’il vous plaоt, monsieur?[73] — предложила она.

— Нет, не то! Я бы вас попросил о другом, — возразил Шадурский.

— Ganz zu ihren Dinsten, ganz! ganz![74] — любезно поклонилась генеральша, которая, благоволя к Шадурскому «за его изящные манеры», иногда для него даже время свое на лишние слова расточала.

— Я его хочу отдать на воспитание в какие-нибудь хорошие руки и буду просить вас позаботиться об этом, — предложил он.

— А зачем нельзя? Хоть в минут! Не! cela est tout à fait possible pour moi![75] — согласилась генеральша.

— Чем скорее, тем лучше!

— И то правда! А какие кондиции ваши? — спросила она, принимая деловой тон, который вмиг и уж как-то невольно, сам собою появлялся у нее, чуть только разговор начинал касаться денег, условий и т. п.

— Я вам дам единовременно десять тысяч, — говорил Шадурский, — распорядитесь ими для этого ребенка, как будет лучше, уж это вы сами знаете; а мне — чтоб уж больше никогда никаких забот и беспокойств не знать с ним, хоть и не слыхать о нем вовсе; десять тысяч, надеюсь, это слишком достаточно и даже роскошно для какого-нибудь подкидыша.

— О ja! certainement[76], — согласилась фон Шпильце. — Но скажите, vous se soupçonnez personne?[77] — с подозрительной расстановкой добавила она.

— Personne, madam[78], — ответил, пожав плечами, Шадурский.

— Und haben sie nichts genört?[79]

— To есть насчет чего это? — переспросил он.

— Un petit scandale, que est arrivе dans le grand monde…[80]

— Какой скандал? — притворился Шадурский, начав с первых же слов догадываться, в какую сторону клонит генеральша, в намерении выпытать от него что-нибудь подходящее.

— Ах, так вы не слыхали? — равнодушно и рассеянно проговорила она.

— Ничего не слыхал, а что?

— Нет, а то ж так!

— Однако?

— Non, commеrage![81] и говорить не стоит! — поспешила замять генеральша, видя, что он ничего еще не знает, и опасаясь, как бы не обмолвиться чем-нибудь лишним. «Пусть от других сплетни узнают, лишь бы от меня без нужды и без цели ничто не выходило» — было постоянным ее правилом.

Шадурский, оставшийся немало доволен тем, что она, по-видимому, не имеет на него никаких подозрений, в свою очередь тоже поспешил отклониться от дальнейшего разговора насчет скандала.

— Послушайте, Амалия Потаповна! по старой дружбе у меня к вам будет еще одна маленькая просьба! — сказал он с тем решительным выражением в лице и в голосе, с каким обыкновенно говорит человек, у которого долгое время не хватало духу начать высказывать что-либо затруднительное или неловкое и которого наконец, по пересилении самого себя, что называется, прорвало.

— Дело для меня очень близкое и интересное, — добавил он, стараясь говорить и небрежнее, и равнодушнее, чтобы смаскировать этим то маленькое волнение, которое заставило посильнее забиться его сердце от некоторой щекотливости предстоящей просьбы.

— Н-ну? — протянула генеральша, вытянув вперед свою мордочку.

— Я бы попросил вас разузнать кое-что… по секрету…

— Ага!.. je comprends… je comprends bien ça![82] — с живостью подмигнула ему Амалия Потаповна.

— Нет… да вы что думаете? — спросил Шадурский, который искал, как бы половчее объяснить ей свое дело.

— Eine Dame, glaube ich? jung und charmant?