— И узнала, что спишь. Такие уж у вас деревянные резные ложа. И что всю зиму носишь сабо. Однако…

Девочки замолчали, потеряв охоту спорить дальше. Невозможно было скрыть, что теперь им труднее договориться, чем на пляже в Пулигане, где все вместе учились у океана, познавали тайну его отливов, приливов и силу каждой девятой волны. Теперь же они воспринимали многие вещи иначе и спорили чаще, чем раньше.

Эльжбета ходила в гимназию, которая помещалась в современном здании на одной из соседних улиц, но разве говорила бы она с таким блеском в глазах о приближении учебного года, если бы ей пришлось под дождем и порывами ветра тащиться вдоль соляных озер, вытаскивая окоченевшими руками сабо из грязи тропинок и песка дюн, а потом с трудом взбираться навстречу ветру вверх, до рвов и стен Геранда? Приходилось ли ей когда-нибудь сушить теплом своего тела мокрые или обледеневшие на морозе юбки? Мерзла ли она в монастырских кельях, таких же древних, как крепостные стены, опоясывающие город?

Как-то раз, чтобы прервать спор, Эльжбета показала фотографию, присланную с дачи, где все еще находилась ее мать с больным Адамом. Вилла была большая, двухэтажная, похожая на дома в Ла-Боле, в «лесу любви». На террасе лежал обложенный подушками почти взрослый худой мальчик, а над ним наклонилась прекрасная дама, похожая на тех женщин, которых ее бабка презрительно называла «парижанками». Она была похожа на Эльжбету и поверх головы сына смотрела прямо перед собой, будто ее очень интересовало, что скажет она, Анна-Мария, увидев их впервые на фоне дачи?

Упрямая и всегда говорящая правду малышка ле Бон, как называла ее в письмах эта красивая госпожа, сказала только одно:

— Твоя мать тоже «красная»? Она умеет говорить по-французски?

— Побойся бога, Аннет!

— Почему ты на меня кричишь?

— Похоже, ты делаешь вид, что не понимаешь. Конечно, она знает французский, но она совсем не «красная». Ей даже трудно было бы понять, о чем ты говоришь. У нас в доме не говорят о них… Ну, о коммунистах.

— Ты имеешь в виду республиканцев?

— Нет. Впрочем, я не знаю, не знаю. Спроси у мадемуазель ле Галль.

Но Кристин слышала о польских коммунистах столько же, сколько о языках, которыми владел император Наполеон. Она посоветовала племяннице, чтобы та не так часто говорила о том, чего не понимает, и не задавала столько сложных вопросов. Особенно сейчас, когда в город на несколько дней приедет мадам Корвин, чтобы отправить детей в школу.

— Так я познакомлюсь с ней? И с ее сыном?

Но пани Корвин приехала одна, объяснив домашним, что, хотя опасность миновала, Адам еще очень слаб и после скарлатины, которая гораздо опаснее для подростков, чем для малышей, побудет еще какое-то время в Константине.

— Что такое Константин? — спросила подругу Анна-Мария.

— Ведь ты же видела на фотографии. Дачная местность, где находится наша вилла. Вначале мы просто строили дачу. Но сейчас в ней постоянно живет прабабка.

— Значит, она старше моей бабки? Совсем древняя старушка?

Эльжбета засмеялась, неожиданно подняв руки вверх.

— Ох! Если бы буня это слышала! Она моложе твоего деда с бабкой и даже моей мамы! Я скажу, как ты: святая Анна Орейская! Она моложе всех нас. И только она могла бы тебе сказать, кто «красный», а кто «белый». Она необыкновенная и все знает. И не состарится никогда.

Приезд хозяйки дома омрачил последние дни пребывания Анны-Марии в Варшаве. Она была красивой и властной, говорила голосом, не терпящим возражений, всегда как бы с ноткой иронии или насмешки. Пани Корвин первая увидела в новой подруге Эльжбеты обыкновенную бретонскую крестьянку, «неотесанную и упрямую», просто Анну-Марию ле Бон с фермы Вириак, которая сразу же, как только приехала в Варшаву, задвинула свою кровать в темную нишу за шкаф, чтобы с нее не упасть, а за столом не умела пользоваться ножом, вилкой и ножичком для чистки яблок. В Пулигане никто из детей не обращал внимания на манеры. Завтраки в полдень съедались в спешке, чтобы только скорее вернуться на пляж и снова скакать через волны. Ни девочки, ни Кристин не говорили ей, что к рыбе нужны целых две вилки, ибо хозяйка-рыбачка всегда подавала только деревянные ложки. Креветки они хватали из миски руками, а обедала Анна вечером на ферме. Откуда же она могла знать, что с яблок и груш надо снимать самое лучшее — кожу и что в польские супы, жидкие и водянистые, не крошат ломти хлеба? Что даже помидорный суп с рисом вовсе не такой густой, чтобы в нем могла стоять ложка? Здесь тоже ели блинчики, похожие на бретонские «crêpes», но какие-то мягкие, с творогом и такие же рыхлые, как великопостная рыба Марии-Анны ле Бон. Приходилось быть внимательной, черпая еду из тарелки, быть внимательной, когда режешь мясо, которое здесь ели каждый день, и подражать мадам в обращении с какими-то странными, неизвестными блюдами. Откуда она могла знать, что в плотно свернутых зразах кроются ловушки в виде деревянных зубочисток, которыми они прокалывают, словно шипами? Что фарш к индейке здесь считается таким же вкусным, как в Бретани само белое, нежное мясо рождественской индюшки? Увидев на блюде такой редкий деликатес и жирный, мягкий фарш, кто из домашних в Вириаке ошибся бы в выборе? И Анна-Мария ела только белое мясо, на что тут же обратила внимание мадам. Она, смеясь, спросила, разводят ли вообще в Бретани дичь, и покачала головой, услышав о рождественской индюшке. Анна-Мария почувствовала оттенок насмешки в этом по виду добром смехе и не осталась в долгу, заявив, что зато красное вино и сидр у них пьют ежедневно, а ключевая вода не пахнет так противно, как здешняя из крана. Так же безразлично она отнеслась к улицам Старого Города, сказав, что в Геранде они более узкие и, вероятно, более старые, а при виде площади Старого Рынка широко открыла глаза, спросив, почему все задирают головы, чтобы посмотреть на обыкновенные узкие каменные домишки, которых в Геранде и Пулигане сотни? И почему на рынке нет ларьков с цветами, фруктами или ящиками с рыбой, раз улица Каменные Сходы ведет прямо к Висле?

Пани Корвин, которая привезла их с Эльжбетой на извозчике, вероятно, ожидала восторга и слов восхищения, потому что, нахмурив брови, кисло сказала:

— И на этот ваш рынок в Геранд приезжают и крестьянские телеги? И прямо с них торгуют?

— А где им