Это выражение «подчищать корешки» запомнилось мне, наверное, навсегда. Я даже слышу и могу воспроизвести ту интонацию, с которой оно было произнесено. Была в ней какая-то жесткость.

Последующие две недели были для меня днями тревог и волнений. Руководство Института получило указание составить списки подлежащих увольнению. Я узнал об этом от одного приятеля, члена партийного бюро. Мы условились, что я позвоню ему после заседания партбюро, на котором эти списки должны были быть санкционированы.

В этот вечер моя жена Лена (я женился вторично весной 1952 года) и я были в консерватории на концерте Мравинского. В антракте я позвонил своему приятелю. Его ответ был кратким: «Это состоялось».

— Я в списке?

- Да.

Прозвенел звонок. Антракт окончился.

Арест Майского необычайно воодушевил бывших выпускников Академии общественных наук при ЦК КПСС. Ряд сотрудников, прежде лавировавших, открыто примкнул к этой группировке. Стало известным, что в скором времени Президиум Академии наук заслушает доклад нашей дирекции и что разгромное решение уже подготовлено.

Тем временем собралась наша партийная группа, чтобы, как полагается, «отреагировать» на арест Майского. Несмотря на то, что никто не знал, в чем именно обвиняют Майского, он был объявлен, по уже установившемуся обычаю, «врагом народа», и каждый член нашей партийной организации должен был высказаться по этому поводу, т. е. публично осудить арестованного. Не скрою, сделал это и я. Мне пришлось дважды выступить, потому что мое первое выступление не удовлетворило собрание из-за своей неопределенности. У меня не было иного выхода, если бы только я не хотел бросить вызов государству со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но к такому исходу я тогда не был готов.

До какого абсурда дошло дело на собрании, видно из того, что один из выступавших заявил, что Майский воспользовался поездкой в Ленинград, чтобы заниматься шпионажем в Кронштадте! Другой хвастался тем, что, работая в отделении истории и философии, он препятствовал командировкам Майского куда бы то ни было и лишь посылал его представительствовать на похоронах академиков.

Мели, Емеля, твоя неделя...

Все, что происходило в эти кошмарные дни, указывало, что и моя участь предрешена. Ничто, казалось, уже не могло отвратить логического конца. Но случай — великий помощник. Пока в инстанциях уточнялся вопрос «кого куда» и готовилось постановление Президиума Академии наук, которое должно было придать видимость законности всему делу, произошло событие, которое круто изменило всю ситуацию.

5 марта 1953 года умер Сталин.

В сутолоке скорби, паники и похорон временно забыли о тех, кого хотели выкинуть из Института и передать на расправу властям, а потом уже было поздно: история пошла по другому витку.

...По давно заведенному обычаю члены партии в столь трагических обстоятельствах приходят в партийное бюро, чтобы продемонстрировать обгцую скорбь и единство. Пришлось прийти и мне. Мы сидели молча, несколько десятков людей, среди нас рыдающая Нина Александровна Сидорова. Вместе с ней я ходил потом к Колонному залу для последнего прощания.

...Мы спускались от Сретенки к Трубной площади, как вдруг началась страшная давка. Нас смяли, сжали, вытолкнули, куда-то понесли. Кто-то упал у самой решетки бульвара. Я схватил Нину Александровну и перекинул ее по другую сторону решетки на бульвар. Вместе с нами была Зина Белоусова, франковед. Кто-то или, может быть, уже что-то лежало страшным комком на земле.

— Это Соня?! — в ужасе закричала Нина Александровна. Она имела в виду Софью Иосифовну Якубовскую (известный историк советского общества), которая была только что рядом с нами. По счастью, это была не Якубовская. Мы решили и не пытаться больше пройти к Колонному залу и направились по бульвару, свернули на Садовое кольцо и проводили Нину Александровну до ее дома на улице Чкалова рядом с Курским вокзалом.

...Человек, который тридцать лет безраздельно властвовал над телами и душами 200-миллионного народа, уходил в небытие. Его последний путь так же, как и вся его жизнь, был устлан трупами: 500 человек погибло в те дни в давке на улицах Москвы. Пройдет 20 лет, и поэт Смирнов с восторгом напишет в своей поэме «Свидетельствую сам»: «Сотни душ растоптанных сограждан траурный составили венок».

Все течет, иногда даже вспять...

...Не так-то просто застопорить машину, работающую на полную мощность. Давно готовившееся постановление Президиума Академии наук вынырнуло на свет божий спустя всего две недели после смерти вождя. И появилось в том самом виде, в котором готовилось в последние недели его жизни.

Значительную часть постановления от 20 марта 1953 года «О научной деятельности и состоянии кадров Института истории АН СССР» занимало перечисление ошибок, пороков и недостатков в деятельности Института и отдельных сотрудников. Постановление родилось не из пены морской. Оно готовилось тщательно в течение нескольких месяцев. Проект его обсуждался в присутствии многих историков, но тем не менее в окончательном варианте, подписанном президентом Академии наук А. Н. Несмеяновым, содержалось немало лживых утверждений. Наиболее разительным был абзац, посвященный Абраму Моисеевичу Деборину. Там говорилось, что А. М. Деборин привлекался к суду за антисоветскую деятельность. Но Деборин на самом деле никогда не стоял перед судом, хотя и подвергался дискриминации на протяжении долгих лет своей жизни. При обсуждении проекта постановления кто-то указал на неправильность этого утверждения, но оно осталось. В постановлении было названо несколько десятков имен, среди них имена широко известных историков. Всем им были предъявлены обвинения в методологических, теоретических и политических ошибках. В этом обвинялся и я. Постановление Президиума Академии наук требовало пересмотра личного состава Института.

За свои «заслуги» в подготовке разгрома Института выпускники Академии общественных наук были вознаграждены. Б. Н. Крылов, например, не имевший ни одного научного труда, стал заведовать сектором истории США. Добившись своего, он успокоился и дал возможность сотрудникам сектора спокойно работать, да и время быстро менялось, и он понял это. Через несколько лет он нашел для себя более подходящее место, связанное с поездками за границу, и даже одно время был советником по вопросам культуры советского посольства в США. Но в науку он разумно больше не возвращался. Ушли из Института и многие другие выпускники Академии общественных наук, но некоторые остались, особенно в отделе истории советского общества. Но теперь мало кто из них пытался учить нас уму-разуму и призывать поднять историческую науку на «еще большую высоту».

Постановление Президиума Академии наук обсуждалось на общем собрании сотрудников Института 13 апреля 1953 года, т. е. спустя 10 дней после известного коммюнике,