протягивая мне. Помня о кромуле, я ничего не беру из его рук. Он хмыкает и откусывает сам, больше не предлагает. Тоже помнит.

Возле огня одежда высыхает быстро. Разминая уставшие и замерзшие пальцы, проверяю ладонь. Рана не чувствуется так же остро и затянется к утру. Последний след пыток сойдет, но повязку придется поносить, чтобы хаасы ничего не заподозрили. Бесед у костра не выходит, как и все, я растягиваюсь на земле и засыпаю.

Первым поднимается Туман, с зарей и птицами, он почти не издает звуков, но я слышу и открываю глаза. Сжимаю кулак, впиваясь ногтями в повязку, кожа под ней чувствуется рубцовая, что странно. Так было только однажды и, как будто я могу когда-то забыть об этом, на память у меня остался кривой уродливый след на животе. Вода лечит, не оставляя шрамов, иначе на мне не должно быть целого места. Впрочем, рука, не дергающаяся от пронизывающей боли, все покрывает.

Встав, я спускаюсь к реке, вижу, что Туман плывет к другому берегу, борясь с течением, и, набрав в ладони воду, пью и умываюсь. Намокшую повязку снимаю и изучаю рубец. С обеих сторон это выступающая линия чуть темнее цвета кожи, но смертельной черноты и крови нет, пальцы двигаются так же ловко, как и прежде. Держать вожжи сегодня будет удобнее. Обвязываю лоскутом руку и поднимаюсь. Туман уже плывет обратно, а остальные еще спят. Я отхожу недалеко, прогуливаюсь меж кустов и деревьев, высматривая что-нибудь съедобное. Приглядываю орешину и, дотянувшись до ветки, принимаюсь трясти.

Трещат сухие палки под ногами Тумана. Он останавливается, уловив что это не побег.

— Громко шумишь, Волк, — с натугой проговариваю я, почти повиснув на ветке, — зверье распугаешь.

Туман зло сопит и только.

— Нравится тебе за мной гоняться. — Тряхнув последний раз орешину и ничего не добившись, я отпускаю ветку и оборачиваюсь. Он не обсохший после реки, в одних штанах с босыми ногами, вероятно бросился ловить сразу же, выглядит правда злым. Тяжело дышит и сжимает губы.

— Бить будешь? — Я усмехаюсь, глядя на его сжатые кулаки.

— Возвращайся, — глухо советует он, и я послушна. Остаюсь без орехов на завтрак, но и без увечий. И плохо, и хорошо. У места ночевки Туман натягивает сапоги и рубаху, сует мне опустевшие фляги, чтобы набрать воды. Вероятно, в благодарность за вчерашние уступки хаасов, а может, потому что в первые после встречи с Туманом на моем теле нет ран и побоев, сегодня я не возражаю и язвлю меньше обычного. Припрятав бутылку для себя, остальные отдаю проснувшемуся Рутилу и толкаю в плечо Сапсана.

— Как близко к реке ты хочешь идти? — все еще сквозь зубы спрашивает Туман, когда пожитки собраны, а лошади напоены и сыты. Мне сложно объяснить, близко, но не по берегу. И снова порядок тот же, Сапсан впереди, Рутил замыкающий, я под конвоем Тумана. Руку больше нет нужды беречь, и он замечает это, благо, ничего не спрашивает. Мне хватает подозрительных взглядов.

Дневной переход заканчивается с закатом, ночевать решают рядом с раскидистым деревом, возле которого ничего, кроме травы. Пока Рутил собирает дрова, а Туман охотится, Сапсан старательно пытается развести огонь. От неумелых движений ему неловко, он косится на меня, стесняясь своей бесполезности. Почти мальчишка, неясно, зачем Туман его выбрал. Сильный и крупный Рутил будет полезен в борьбе с ниадами, да и в долгой дороге выносливее. Сапсан же больше похож на веда, чем на бойца. Тут же все понимаю: разумеется, нужен умник, чтобы разобраться в божественных плетениях и вылечить землю или разоблачить меня, если захочу обмануть.

Когда возвращается Туман с освежеванным кроликом, уходит Сапсан. Стерегут, боятся оставлять одну. Рутил приносит дров на ночь. Мясо на костре и фляга воды — вот и весь ужин. Туман точит нож, Рутил — топорик, а Сапсан что-то пишет охровым карандашом под колеблющимся светом огня. Когда я сама по себе, то иду, пока не падаю от усталости, у меня нет вечерней рутины.

Ночи на земле и дни верхом на лошадях в дружной волчьей компании. На привалах я стараюсь держаться дальше от них, вечерами отхожу, насколько позволяет Туман, и, ложась на землю, сжимаю кулак, чтобы избавиться от звуков, в полнейшей тишине думать или не думать, но обязательно смотреть в звездное небо, каждый раз ожидая увидеть восход красной планеты.

На полпути к Крифу Туман уступает место подле меня Сапсану, а сам возглавляет отряд. Ему виднее, какие здесь места и чего стоит опасаться. Перетасовка происходит утром, договорившись ранее, они просто перестраиваются, не объясняясь со мной. Давящее чувство в ожидании удара отодвигается вместе с Туманом и, хотя он отходит недалеко, дышится заметно легче. Сапсан поначалу молчит, а потом решается:

— Так ты говоришь с Богами? — неуверенно спрашивает он, и мне слышно, как презрительно хмыкает Туман впереди. — А как они выглядят?

— Как прекрасные чудовища. — Я еще не понимаю, к чему приведут расспросы, но пока могу отвечать откровенно. Мельком бросаю взгляд на Сапсана — и у него недоумение в глазах. — Любой из них выглядит, как тот, кто может одарить тебя и абсолютным чудом, и жутким проклятьем. Как скучающие и утомленные нами, как бесконечно могущественные и беспомощные без нас. Некоторые считают, что каждый Бог был человеком.

— Они похожи на людей?

— Они существуют вечность, в них нет ничего человеческого.

— Туман говорит, что ты назвала землю Богом.

— Так и есть.

— Не понимаю. Расскажи о них, пожалуйста, — просит Сапсан. Я снова смотрю на него. Не чувствую угрозы. Он спрашивает о Богах, не обо мне.

— Есть Древние, их четверо, те, что создают наш мир: земля, вода, воздух, огонь. Они были первыми, они не подвластны проклятьям, им не нужны люди, чтобы существовать. Они не знают языка слов, эти Боги говорят через кровь — самую давнюю разменную монету, через жесты. После появилась Жизнь, за ней Смерть, а между ними — Время. Их называют Великими Богами. Они создали всех остальных — вторых.

— Откуда ты знаешь об этом? — Сапсан выглядит увлеченным.

— От матери.

— У тебя есть мать?

— А ты думал, Боги нас из глины лепят? — По смешку Тумана и смущенному лицу Сапсана мне ясно, что как-то так он и считал. — Была мать.

Я опасаюсь, что сейчас он начнет спрашивать обо мне, и придется замолчать, но Сапсан снова говорит о другом:

— Чем разгневали их прежние люди?

— А что говорят ваши легенды?

— Что мы забыли о Богах.

— Сначала они оставили нас на несколько тысяч лет, — я знаю, что