Оставив позади суетливый центр, Драгош паркует авто у бывшего дома культуры. Несмотря на якобы историческую ценность, местечко нужно сказать так себе. Слепящие лучи весеннего солнца только подчёркивают убогость обшарпанных стен с любовно прорисованными изображениями детородных органов, гордо вздымающихся средь матерных граффити, а на единственной более-менее уцелевшей лавочке вяло переругивается компания в стельку пьяных подростков.

Перехватив презрительный взгляд мужа, торопливо прячу глаза. Нужно уметь так смотреть, чтоб в полной тишине рвать перепонки оглушительным уничтожающим смехом. Ну да, Князев никогда не отличался щепетильностью в выборе места встречи. Заброшка, закоулок за гаражами, задний двор магазинчика, где он недели две проработал грузчиком – ещё недавно эти места казались небанальными, и я с удовольствием позволяла уводить себя на большой перемене, хоть куда, лишь бы урвать пару минут запретного общения. Но сегодня, глядя на царящий вокруг бедлам, болезненно остро чувствую себя третьесортным ничтожеством. Кому ещё всерьёз назначат встречу на такой помойке?

Ох, как же стыдно сейчас за свою слепоту! Более яркого показателя собственной никчемности не придумать. Конечно, Драгош будет ухмыляться, свою-то подстилку, небось, в номер люкс повёл.

И снова, напоминание о супружеской неверности желчью пропитывает каждый мой вдох. Молчит пренебрежительно, губы кривит, взгляд колючий, а сам даже скрываться не считает нужным. Зато я под его дудку пляши без права голоса. Надоело. Хочет наказать – вперед! Отмучаюсь и дело с концом, достало тянуть кота за причиндалы.

– Драгош, может, поговорим?

– Говорить будешь ты, – чётко отвечает он, не прерывая тщательный осмотр окрестностей. Особенно цепко впиваясь взглядом в мужчин не старше тридцати. Пристально так, оценивающе. От утренней бесноватости не осталось и следа. Даже движения неуловимо замедлились, как у высматривающего добычу хищника. – Кто? Можешь просто ткнуть пальцем.

– Что – кто?

Мимолётное раздражение в кофейных глазах, а следом столько ядовитой издёвки, что впору волноваться как бы у него пена ртом не пошла от передозировки.

– Просто укажи на своего ёбаря.

Вот кто меня тянул за язык?

– Его здесь нет, – с завистью кошусь на прыгающего по капоту воробья. Крылья мне сейчас пришлись бы кстати, или, на худой конец, глоток свежего воздуха, чтоб охладить раскалившееся от его едкой ухмылки лицо. Знает, что вру. И за ложь с меня обязательно спросит. Немигающий взгляд в зеркале заднего вида прямо говорит об очень скорой и неотвратимой расправе. А раз так, какой толк тянуть за собой ещё и Пашку? Князев нужен своему сыну, какой ни есть, но отец. Это я никому не сдалась.

– Это твой окончательный ответ? – он выжидающе приподнимает бровь, мол, другого шанса выслужиться не представится. А то могло быть как-то иначе! Только подавление и смутная, нагнетающая замешательство угроза. Торопит, не давая времени очухаться и попытаться как-то обойти деспотичные правила его игры.

Замявшись, заправляю за ухо прядь волос, усердно игнорируя припаркованную в десяти метрах слева от нас вишнёвую Ладу, из окна которой в сторону клумбы летит бутылка из-под "Жигулёвского". Слава человеку, придумавшему тонировать стёкла, Пашке меня не разглядеть.

– Я домой шла, – выдаю неожиданно даже для самой себя. – Зара, может говорить что угодно, но на правах твоей жены я могу рассчитывать...

– На поводок и трусы для течки, – заканчивает Драгош, сбрасывая чей-то звонок. – Или тебе напомнить как именно ты стала моей женой?

– Смотри сам не забудь, слезая с новой бабы поставить свечку за здоровье папочки. Захлопнется кормушка, и нечем станет поощрять любовь.

– На крайний случай у меня есть ты. Да, птичка? – усмехается он, выуживая из пачки сигарету и, щёлкнув зажигалкой, иронически щурит наглые глаза. О зеркало плавно разбивается облако вишнёвого дыма. – Дешёво и сердито.

Я уязвлено поджимаю губы, чувствуя себя втоптанной в лужу. Добротную такую лужу свежего навоза. И взгляд против воли стреляет в сторону Пашки, как первопричину моего теперешнего позора. Хочется думать, что это сила мысли, а не хмель подбросила зажатую в его руке бутылку. То-то же, нечего за рулём надираться.

Досматривать, как Князев стягивает залитую пивом рубашку опасно, не под прицелом сканирующих мои действия глаз, поэтому, моргнув, переключаю внимание на перлы настенной живописи. Где-то тут, между криво намалёванным средним пальцем и классическим: "Вася – лох", в день всех влюблённых мы с Пашей нарисовали сердце.

Нашла.

Даже обычная помада оказалась стойче нашей любви.

– Драгош, чтоб тебя! – негодование, подогретое напоминанием о мужском эгоизме, внезапно срывает с языка все запреты. – Не будь слепым! Неужели ты не видишь, как Зара смотрит на тебя? Взглядом оголодавшей кошки! Она всё подстроила, а ты ведёшься, как баран.

– Что подстроила? – и вроде бы в ленивом голосе усмешка, а в глазах напряжённая настороженность, будто видит перед собой гадюку. – Ноги она тебе раздвинула или любовничка твоего покрывать вынудила? Так это ты легла под него, не Зара. Ты чешешь мне, что его здесь нет, не она. А может сестричка ещё и к матери больной не пустила? Ты ж так домой рвалась, скажешь, проведала за три минуты?

– Она про мать наврала, чтоб из дома меня вытащить! И про записку я только сейчас узнала.

– Другого я и не ожидал от тебя услышать, – Драгош жадно затягивается. Слишком нервно, чтобы обманываться насчёт его внешнего спокойствия, и едкая усмешка лишь подтверждает всю тупиковость нашего положения. У каждого из нас своя правда. – Все вокруг волки, одна ты невинная овечка. Тогда почему когда я задал конкретный вопрос: "кто?", то получил в отвёт очередную ложь? Парень так искал встречи, что сам не пришёл? Делать из меня дурака тебя тоже заставили?

– М-да, разговор у нас как у немого с глухим, – в сердцах ударяю кулаком по подголовнику его кресла, искренне сожалея, что нельзя точно также поступить и с самим Золотарёвым. Вбить очевидную правду в его упрямую башку. – Не передёргивай, речь не о том.

– Раз не о том, выходи из машины. Докажи, что не лжёшь.

Приказ отрезвляет. Обескуражено размыкаю губы, но нужных слов в толчее мыслей так сразу не выцепить. Одно ясно, подчиняться нельзя ни под каким предлогом, иначе при виде меня Князев себя обязательно выдаст, а его горячность плюс взвинченность Драгоша доведут до беды. Если на моей совести и будет чья-то кровь, то только моя.

– Мне и здесь хорошо, – упрямо хмурю брови, нечеловеческим усилием воли заставляя себя не реагировать на хлопнувшую дверцу Лады.

Давай, Пашка, свали куда-нибудь. Боюсь, долго держать оборону не выйдет.