Бодлеровского общество. Из чего проистекает занятный вопрос: может ли литературное общество быть повинно в убийствах? — Массю встал со стула и подошел к окну. Речные воды не прекращали свой темный беспокойный ток. — Вот почему, месье, мы не считаем вас подозреваемым: вы поселились в Париже только в тысяча девятьсот тридцать третьем году. Но вы можете помочь нам обнаружить преступника. Возможно, это тот второй, что вчера следовал за Венне.

— В дорогом костюме?

— Он самый. Попробуйте обнаружить его связи с Бодлеровским обществом. Возможно, вам стоит нанести визит мадам Шанель.

— Как вы это себе представляете?

— Сами придумайте. Мы вас достойно вознаградим.

— Понятно. Хотите, чтобы я стал осведомителем.

— Давняя почтенная традиция. Станете наконец истинным парижанином.

— А я как раз задумался об отъезде. И что мне за это будет?

— Назовите цену, —  произнес Массю.

— Выездная виза.

— В обмен на полезную информацию это можно устроить. На миг улыбка его погасла. — Но информация должна быть крайне полезной. — Он подошел к двери, открыл ее, давая понять, что мне пора. — Вам, по сути, придется вместо нас раскрыть преступление. Мы тут, как вы видите, едва справляемся.

Разговор был окончен. Я встал, мы обменялись рукопожатиями. Я уже почти дошел до дверей, когда вспомнил про свою записную книжку. В ней были все заметки касательно рассказов Мадлен.

— А моя записная книжка? Могу я получить ее обратно?

— А, записная книжка. Она пока останется у нас — в качестве своего рода страховки. Всего вам наилучшего, месье.

Бодлеровское общество

Я медленно брел домой под лучами полуденного солнца. Рассказ комиссара Массю спутал мои мысли. Даже не заглядывая в книжку, я знал, что его слова почти в точности совпадают со словами Мадлен — причем даже в том, что оба обратились ко мне с одним и тем же поручением. Получалось, что встречи с мадам Шанель не избежать.

В вестибюле дома я столкнулся с консьержкой мадам Барбье, она перекладывала конверты.

— Может, немцы и на пороге, но по счетам все равно нужно платить, — объявила она со своим старосветским выговором, раскатывая «р». Подошла ко мне с озабоченным видом. — Вы почему еще здесь? Не поняли, что все кончено?

Я поднял повыше свежий номер «Тан», который только что купил.

— Англичане, похоже, шлют подкрепление, да и американцы в любой момент могут вступить в войну.

— Ну, — фыркнула мадам Барбье, — вы, похоже, оптимист. Я тут ни единому слову не верю. Настоящий кошмар. Как подумаю о моем бедном Жан-но… — Сына ее забрали в армию. Она подняла коробку, стоявшую у ног, и понесла к дверям, где муж ее складывал пожитки в старенький «пежо». — Поедем к тетке в Виши. Уж там-то будет спокойно. Уезжали бы и вы, ради своего блага.

В комнате меня, точно верный пес, дожидался синий чемодан. Но вместо того, чтобы взять его и выйти, как оно следовало, я лег на кровать и начал читать газету. Заголовки звучали бойко, спору нет, но между строками читалось, что мадам Барбье совершенно права. Ситуация ухудшалась: Бельгия повержена, французская армия деморализована, англичане эвакуируются из Дюнкерка. Правительство уезжает из Парижа в относительно безопасный Тур. Я пришел к выводу, что, сосредоточившись на достижении полной и окончательной победы на севере, немцы отложили вход в Париж еще на несколько дней. А это дает мне необходимое время. Нужно нырнуть на самое дно этой загадки — если только у нее есть дно. А если планы мои пойдут прахом, мне всегда остается морфин.

На следующий день я пневматической почтой отправил письмо в Бодлеровское общество на Анжуйской набережной, подписавшись именем Артура и дав номер его квартиры.

Париж, среда, 5 июня 1940 года

Дорогая мадам Шанель.

Я недавно приобрел ранее не издававшуюся рукопись Шарля Бодлера, повесть под названием «Воспитание чудовища». Ее литературную значимость и престиж трудно переоценить. Не уверен, что в нынешние смутные времена смогу обеспечить ее сохранность.

Поскольку все библиотеки закрыты, я был бы признателен, если бы Бодлеровское общество согласилось принять ее к себе на сохранение. Поскольку, по очевидным причинам, отправлять рукопись почтой мне не хочется, счастлив буду лично принести ее в Общество и передать Вам из рук в руки в удобное для Вас время.

Искренне ваш и т. д.

Я понятия не имел, удалось ли Шанель заполучить рукопись, которая до того была у Венне. Но в любом случае не сомневался, что она клюнет на приманку. План так себе, однако лучшего у меня не было, был только пистолет без патронов. На меня накатывали волны тревог и сомнений, я по несколько раз на дню принимался корить себя за глупость, однако письмо было отправлено, отступать некуда. Намерений у меня имелось несколько, каждое из них само по себе выглядело ничтожным, но в совокупности они складывались в неопровержимую аргументацию. А главное, я мечтал заполучить рукопись Бодлера, и мне представлялось, что шанс еще не упущен. Кроме того, мне, как заядлому читателю детективов, очень хотелось хотя бы попробовать раскрыть убийство Венне. Но превыше всего я жаждал проверить истинность рассказов Мадлен и пришел к выводу, что визит в Бодлеровское общество — самая надежная возможность добраться до сути.

В пятницу пополудни наконец-то пришел ответ. Услышав знакомое позвякивание колокольчика почтальона, я бросился вниз, увидел голубой конверт, вскрыл: меня приглашали на встречу в штаб-квартире Общества в следующий понедельник, в середине дня. Придется ждать еще трое суток, прежде чем у меня появится шанс разгадать загадку. Целых трое суток! А если немцы управятся быстрее?

Погода в выходные стояла по-летнему ясная. С рассветом я все так же отправлялся на прогулку — по улицам и вдоль реки еще стлался туман. Париж в состоянии сдержанного оживления был мне любезнее прежнего. В субботу по набережным рука об руку бродили парочки, тут и там рыбаки закидывали удочки, а букинисты прихорашивали товар. Все эти сцены обволакивала ностальгия, как будто они уже относились к прошлому, тогда как я впервые начал задумываться о будущем за пределами здесь и сейчас: покинуть Париж, так или иначе добраться до Америки или Аргентины, начать все заново, зажить иной жизнью. И когда перед глазами мелькала эта будущая жизнь, в ней я был не один — рядом была Мадлен.

В воскресенье меня разбудили звуки канонады, доносившиеся с востока. Идиллия предыдущего дня тут же испарилась, улицы заполонили спасающиеся бегством парижане — они спешили к ближайшей станции метро. Я тоже вышел из дома и побрел, прихватив с собой перевязанные бечевкой записные