Шрифт:
Закладка:
На рассвете хозяин погребка с немалым трудом вытолкал сонных и ничего не соображающих гостей. Они на четвереньках поднялись по витой лестнице и вывалились на улицу, где как раз стояла протрезвляющая прохлада.
Франс, придерживаясь за стенку, выпрямился. Ему нужно было вспомнить многое: в какой стороне порт, как называется его судно, кто капитан…
Понемногу мир, рассыпавшийся на мелкие кусочки, собирался воедино, имена совмещались с фамилиями, цифры — с картинками. И, наконец, Франс вспомнил самое главное. Хлопнув по первому попавшемуся плечу (моряки брели к порту, держась друг за дружку, чтобы никого не потерять), Франс радостно воскликнул:
— Ребятки! А ведь я якорь пропил!
— Когда? — спросили его.
— Сегодня!.. Вчера!..
— Лихо. Только не мог ты якорь пропить. Якорь — на судне, а ты где?
Франс задумался. Странная затея незнакомца с черной повязкой, в погребке казавшаяся такой разумной, сейчас полностью утратила смысл.
— Я его точно пропил… — пробормотал боцман. — Не мог не пропить, раз меня об этом просили…
Самое сложное для матроса, бредущего на рассвете из пивного погребка, это не добраться до корабля, а попасть на него. Трап — под углом, еще и качается в такт волнам, причем, как назло, его ритм абсолютно не совпадает с раскачиванием матросского тела. Но взойти-то надо.
Прицелившись, боцман чуть ли не с разбегу бросился на трап, споткнулся, повис на леере, и, схватившись за леерную стойку невероятно сложным движением, с дико выпученными глазами привел тело в относительно вертикальное положение и начал нелегкий путь наверх. Добравшись до конца трапа, он кулем грохнулся на палубу с высоты фальшборта. Полагаете, он себе что-нибудь сломал? Ни в коем случае — у пьяного кости мягкие.
Немного полежав на палубе и осознав, что ему таки удалось попасть на борт, Франс издал вздох облегчения и дополз до фальшборта; опираясь на него, поднялся и стал мучительно соображать где нос, а где корма, чтобы наконец-то найти ответ на измучивший его вопрос — пропил он якорь или нет. Наконец, определившись со своим положением в корабельном пространстве и вспомнив, чем нос отличается от кормы, Франс, не выпуская из рук планширя фальшборта, медленно двинулся в сторону носа. Где с облегчением увидел, что якорь вроде бы есть — вот цепь, вот и мочка, которой этот якорь крепится к цепи, а вот и он сам.
На берегу меж тем собрались провожающие — жены, невесты, дочки, множество детей и несколько мужчин. Помощник капитана Габриэль высматривал любимое лицо, увидел, помахал рукой, послал воздушный поцелуй. Девушка только глядела неотрывно — пока судно не скрылось за Андреасхольмом.
Плавание было удачным — доставили в Гаагу меха, бочата с медом, тугие свертки льна, там взяли вина, фаянс, гобелены, пошли к Зебрюгге, взяли дорогой товар — монастырские ликеры, кружевные воротнички и манжеты, картины в футлярах из оленьей кожи, залитых для надежности воском, — и тогда уж направились домой.
С крепчающим северо-западным ветром, не жмясь к берегам, проскочили Каттегат и выскочив в Балтику проложили курс на Штейнорт, предполагая оставить остров Борнхольм по левому борту, и уже начали подсчитывать время прихода домой. И явились бы в родной порт в назначенный час, если бы не багряный рассвет, предвещавший бурю…
Боцман вместе со всей командой натягивал штормовые леера и проверял крепление груза.
— Эй, приятель! — тяжелая рука хлопнула Франса по плечу. — Я пришел за своим якорем!
Боцман обернулся и увидел белое лицо, перечеркнутое черной повязкой. Более ничего он не мог разобрать во мраке — плащ незнакомца реял и метался, а когда его отнесло вправо, боцману показалось даже, что у головы собеседника вовсе нет тела.
— Не до тебя! — отмахнулся Франс. — Ей-Богу, не до тебя!
Господин с черной повязкой поморщился.
— Как знаешь, милый собутыльник, а свой якорь я заберу. Вспомни, как ты его пропил, и не спорь со мной!
Тут только боцман осознал нелепость происходящего — не мог этот незнакомец оказаться на корабле. И тем не менее, он стоял на палубе, кутаясь в беспросветно черный плащ.
— Сгинь, рассыпься, нечистая сила! — воскликнул перепуганный боцман.
— Изволь, дружище, но сперва я заберу свое имущество.
Господин с черной повязкой протянул руку — и огромный якорь весом в полсотни пудов поплыл по воздуху к его ладони и установился, удерживая равновесие, как будто тряпичная фигура у балаганного штукаря. Цепь же, к которой он был пристегнут, отвалилась, словно мочку, ее державшую, перерезали неимоверно острым ножом.
— Благодарю! — сказал новый владелец якоря. — И прощай, милый Франц. Да узнай на прощание, что судно, лишенное якоря столь диковинным образом, вовеки к берегу не причалит!
Франц на сей раз был трезв и потому живо сообразил, с кем имеет дело. Жаркий стыд обжег его изнутри — ему сделалось стыдно перед матросами, перед старым капитаном и его молодым помощником, перед коком Юлиусом, давним приятелем. Стыд этот превозмог страх, боцман кинулся вперед и ухватился за мокрую чугунную лапу якоря.
Лапа стала извиваться, выворачиваясь из крепких боцманских рук.
Любой другой струсил бы и отпустил якорь — только не боцман Франс.
— Какого дьявола?! — зарычал он. — Семь пудов гнилой пеньки тебе в зад! И пушечным ядром туда вколотить! Да вшей с трех команд после годового плаванья тебе в гнусную твою пасть!
А в какое место он определил десять фунтов голодных зубастых клопов, зараженных ядовитой болотной лихорадкой, и выговорить, право, неловко.
Ругаясь, он даже не заметил, что подошвы его оторвались от палубы.
Оживший якорь пролетел над волнами вместе боцманом, кинулся вниз, потом взмыл вверх, — Франс держался крепко. Якорь, вывернув свои черные лапы, обхватил его и стал душить.
— О Стелла Марис! — закричал в смертном ужасе боцман.
Белая точка в черном небе стала расти, налилась голубым светом.
— Спаси меня, Стелла Марис, спаси! — вопил Франс, пытаясь разомкнуть чугунное объятие.
Голубое покрывало, слетев с неба, накрыло якорь, металл под ним сперва обмяк, потом принял прежнюю свою форму. Но дивная сила лишила его веса — и якорь понесся по волнам, и Франс, оседлав его, летел неведомо куда, пока не сорвался и не рухнул на песчаную отмель.
Когда он очнулся, рядом, по щиколотку в воде стояла женщина и качала головой. Ее правильное лицо, юное лицо с глубокими мудрыми глазами,