Я тогда совсем от рук отбился. Собралась нас компания отчаянная – Федька Косой, Яшка Седых и я. Лазили мы по чуланам кулаков, таскали кур и самогонку. Особым шиком считалось украсть и продать что-нибудь одному и тому же хозяину. Однажды у эстонца-хуторянина вытащили из сарая копчёный окорок свиной и в ту же ночь продали ему по дешевке. Жадный был мужик, за копейку мог удавиться.

Дядя знал все наши проделки и только посмеивался – сам когда-то был молодым. И вот он похвастался однажды, что у него-то никто не сможет украсть самогонку, а кто попробует, так соли в задницу получит. Тогда мы и поспорили с ним на четверть самогона.

Операцию мы с ребятами продумали сообща и не торопились с её выполнением – занялись подготовкой. Выбрав момент, я разрядил в его патронташе все патроны, потом снова зарядил их песком. Повесил на место и был таков.

Подкрались мы ночью к месту, где стоял аппарат, и залегли с Федькой в кустах. А Яшка ушёл на дорогу – было у него особое задание. Смотрим, слил дядя в бочонок первач, попробовал и крякнул – хорош! Попробовала и тётка – ей тоже понравилось. Сидят они и разговаривают мирно. Вдруг слышат – на дороге рожок заиграл. Это Яшка начал действовать. Дядя вскочил как ужаленный, за ружьё и в кусты. «Милиция!» – кричит. Перепуганная тётка на бочонок села и прикрыла его широкой юбкой. Тут и мы выскакиваем из кустов: я тётку за бока, Федька за бочонок и рвать. Дядька щёлк, щёлк – осечка вроде. Матерится! Перезарядил – снова та же песня. Подумал, наверное, что порох отсырел.

Пришли мы к нему домой, сели за стол, выпиваем. Через некоторое время вернулись домой и дядя с тёткой. Дядя сел на лавку у входа и молчит понуро. А тётка как увидела нас, так и понесла по кочкам. Еле угомонили её: мол, вот бочонок, забирай, мы только четверть отлили. Успокоилась и огурцов ещё солёных принесла. Дядю приглашаем к столу – не идёт, снова зовём – молчит. Привёл я его силком, усадил. Выпил он стакан и как заплачет с досады. «Изверги, – говорит, – разве так воруют? Это форменный грабёж…»

Вот так мы по молодости дурачились. Сейчас не та пошла молодёжь, нет в ней того задору. Да и время сейчас другое, между прочим…

Да-а, были дела. Всё-таки я подвёл однажды под монастырь, крепко подвёл. Вот как получилось. Была у нас в деревне немка-портниха. Красивая баба, молодая была и жила одна. Похаживал и я к ней частенько по вечерам. Увидел её как-то дядя со мной под ручку, и глаза у него разгорелись. «Как, – спрашивает, – познакомиться с ней?» – «Что ты, старый хрыч, – говорю, – в своём ли уме? Тебе ведь за шестьдесят уже…» – «Брось, Федотка, – отвечает, – причём здесь годы? Не смотри, что стар, я тебя ещё на этом деле за пояс заткну». И действительно, старик был ещё крепкий, жилистый. Пристал ко мне, отбою нет. Ну, думаю, ты у меня ещё попляшешь, старый чёрт. Договорился я с ним за четверть самогона свести его с немкой. Но с условием: плату вперёд. Старик и согласился. Распили мы с ребятами его самогонку, добре погуляли вечерок. На следующий день говорю ему: «Всё в порядке, она согласна. За деревней у речки кусточки есть, прячься в них, а я приведу её…»

Не успело солнце закатиться, дядя был уже на условленном месте. Только он ушёл, я и говорю тётке: «Тётя Маша, дядя совсем с ума свихнулся». – «Как так?» – «С немкой любовь крутит». – «Брешешь, – говорит, – сукин сын!» – «Не веришь – не надо. Я предупредил. Ты можешь захватить их сегодня даже на месте преступленья». Поверила старуха, страшно ревнивая была. За хворостину и туда: рассказал я, где дядя скрывается. Настропалил я её, значит, а сам к портнихе. Поболтали мы с ней, потом говорю ей: «Пойдём, Ильза, прогуляемся немного – вечер-то хорош». Привожу её к речке, к тем самым кустикам. Идём и разговариваем о всяких пустяках – она-то ничего не подозревает. Заметил нас дядя, выползает из кустов и мне сигналит: можешь, мол, уходить, теперь я сам управлюсь. Я отстал немного на обочине. Только старик выпрямился на дороге перед Ильзой, тут и старуха с хворостиной появляется. Сначала на старика налетела, отхлестала его как следует, а он домой скорей бежать. Потом на Ильзу налетела тётя. Но та девка крепкая, вырвала из тёткиных рук хворостину и сломала её. Сама понять ничего не может и смеётся только. Тут и я подхожу из тени. Увидела тётка меня и, видно, разгадала уже мою подлянку. Погрозила мне кулаком и засеменила следом за дядей.

Крепко досталось дяде тогда, я уже и сам не рад был своей шутке, оказавшейся очень уж злой. Но дядя Демьян так и не догадался, что это я всё устроил. Пришёл я домой с вечорки, дядя слазит с койки, кряхтит. Присел со мной на крылечке, охает, синяки потирает. «Всё бы в порядке было, – говорит, – но как моя хрычовка пронюхала? Вот старая перечница!» И вздыхает озадаченно. Я, конечно, благоразумно не раскрыл ему этого секрета. Видно, и тётка ему ничего не сказала. Только с неделю она со мной не разговаривала.

Вот какие дела бывали, да-а…

Снова завернёт Емельяныч самокрутку, окутается едким дымом, помолчит некоторое время, собираясь с мыслями, и опять продолжает свой рассказ.

– Пришлось в Гражданскую войну попартизанить даже. Сначала меня, молодого совсем да рослого, мобилизовали к Колчаку. Это сейчас я согнулся стручком, а тогда – о-го-го был!.. Так вот, побыли у него немного, офицеры-бары помуштровали нас и скоро собирались на фронт отправить. Видим с ребятами, не родня они нам – сибиряки никогда холопами не бывали. Выбрали момент и сбежали по своим деревням, хорошо недалеко от них ещё были. А там скоро и в партизаны пришлось податься. Правда, и не по своей охоте. Вот как было дело…

Был у нас в деревне Петька Горлов – настоящий бандит. Желчный был человек, ни с кем не мог ужиться. За его зловредный нрав никто у нас не любил этого баламута. Когда началась эта заваруха, подался он к Колчаку добровольцем. Втесался в его личную охрану каким-то образом, а может, и врал, не знаю. Но до старшего урядника быстро как-то дослужился – был раньше такой чин. И вот, когда только появились мы с ребятами в своей деревне, прибыл