– Ну, – ответил мой внеочередник. – Три круассана.

– Три кррррруассо будет сделано. Круй-зонта. Три куа-сонти, – выдала она. Перехватила мой взгляд. – А вам один кофе. У нас сегодня только стаканчики навынос, если не возражаете? – и осведомилась она эдак доброжелательно, как будто бы клиент мог с этим что-нибудь поделать. На салфетках возле пакетиков сахара и молочника было отпечатано поперек: «География – это аромат», – и нарисованы кофейные зерна.

– Поразительно, – выговорила я. Почему? Заткнись, заткнись.

– А звать как? – продолжала она. Пристукнула фломастером по пенопластовому стаканчику у себя в руке, и я сбросила четыре года своей жизни.

– Адам, – ответил нарушитель очереди.

– Однако не всегда первый чувак, чувак, – произнесла Пип проворно, как мама дорогая, и шуточкой оно не прозвучало, хоть и задумывалось, а я наблюдала за ее руками до локтя так, как сама не понимала. Неправильно как-то ощущалось. Слишком уж правильно. Я снова прочла назидание на салфетках.

– А вас? – спросила она у меня, маркер наготове. – Мне для стаканчика надо.

– Мэллори, – ответила я. Она кивнула и зевнула, прикрывая рот рукой. У нее были татуированные костяшки. Правда, что ли? Весьма походило на КРУТ ТИКЪ, но руки у нее были перевернуты, а я не могла так изогнуть себе шею, чтобы успеть прочесть как положено, она же встала ко мне спиной и принялась обрабатывать кофейную машину, не успела я ничего толком разобрать.

Не может это быть КРУТ ТИКЪ, подумала я. Только если это не какой-нибудь новомодный плотницкий сленг, какой я недостаточно в теме, чтобы понимать. Наверное, в этом все дело. Хватит пялиться. Я попробовала разложить картинку на такие слова, какие можно носить у себя на руках.

ЛОВК / АЧ!!

КАФЕ / ЙНЯ!

ДАЙН / АЧАЙ

ПОЛИ / ДАКТИЛЬ

– А я буквально умирал, – произнес Адам в свою беспроводную гарнитуру.

– Я их только сегодня утром нарисовала.

Девушка вновь вышла к барной стойке, чтобы вручить мне стаканчик. И показала свои костяшки.

– А, – вымолвила я. Девушка из кафе вытягивает руки и кладет их мне в ладони, поворачивая, показывая. Нелепица, но так оно все и было. Оказались они вовсе не татуировками – то были даже не буквы: просто бессмысленные каляки-маляки фломастером, тем же, каким на стаканчике писали мое имя.

– Вы уставились так, что чуть не стерли, – сказала она. Не хорошая то была реплика, но задумывалась она как почти годная, что в некотором смысле добрей. Она отвернулась передать мне кофе.

– Спасибо, – сказала я.

– А во сколько вы заканчиваете? – спросила меня девушка из-за стойки кафе. И «девушка из-за стойки кафе» превратилось – что гораздо практичней – в местоимение ты точно так же, как многие мелочи не обязательны, но могут стать всем на свете.

– А ты станешь носить каталожные карточки с работы домой? – спросила Пип по телефону. – И мне придется подпереть наши книжные полки и просто смириться с тем, что ты не будешь поднимать от страниц голову следующие лет пятнадцать?

– В самый цвет, – сказала я.

Аберглаубе (сущ.), аберрировать (гл.), аберщать (гл.)

– У тебя все в порядке? – спросила Пип. – По правде, а? В самом деле.

– Немножко голова кругом, – ответила я. – Наверное. Долгий сегодня день.

– Мне просто нравится эта мысль: какой-нибудь парень в… Не знаю, что там у викторианцев? – произнесла Пип, и я вообразила, как она всплескивает руками. – Цилиндры, охотничьи картузы, холера. Погони на хэнсомовских кэбах. Паровозы и телеграммы. А потом еще ему достает наглости портить тебе жизнь тем, что он сидит и сочиняет слова для словаря.

Я сказала:

– Это очень поддерживает, спасибо.

– Вот тебе подсказка: это сделал ящер (сущ.).

– Клево, – произнесла я. – Четко.

– До встречи, – сказала Пип.

– Да.

– И у тебя все в норме? – вновь осведомилась она. – После утра?

– Угм, – ответила я, толком не слушая.

– Люблю тебя, – сказала Пип, а я отключилась первой и взялась за каталожную карточку, лежавшую передо мной.

И – инспектировать (гл.)

Проведя несколько часов за конторкой и под гнетом головной боли, Трепсвернон ускользнул из Суонзби-Хауса подышать свежим воздухом. Портфель свой с измышленными набросками необычайных слов он перекинул через плечо. Далеко убредать не стал и вскорости устроился на скамье в Сент-Джеймзском парке; рубашка его оставалась еще влажновата от кошки и ее извержений. Трепсвернон воззрился на свои колени. Воззрился на свои руки. В спешке, лишь бы не опоздать на прием к д-ру Рошфорту-Смиту, он забыл дома перчатки, и пальцы теперь немного огрубели от холода.

Трепсвернон извлек из кармана брюк остатки именинного торта и повертел в руке. Ломтик стал тоньше и сжатей, нежели сие б оценил любой пекарь, и подернулся глянцем, словно запотел на следующий день после торжества. Трепсвернона кольнуло братским чувством, и он рассмотрел ломтик внимательней, собрав отбившиеся крошки в чашку ладони и счистив их с колен. На поверхность помадки глазурью была нанесена первая буква фамилии Фрэшема. Не спуская глаз с фрикатива, Трепсвернон поднес ломтик к лицу и жестко куснул. От давления зубов почти незримая паутина разлома превратила глазурь в мозаику.

Сент-Джеймзский парк был ближайшим к Суонзби-Хаусу озелененным местом, и праздные сотрудники издательства частенько проводили здесь время в зависимости от времени года – взирали на цветочные клумбы или кормили уток. Правильное отражение шипящих в названии парка на досках и заборах было благом или бедой для редакторского состава «Суонзби». В первый год Трепсвернона в издательстве между сотрудниками помоложе и парковыми смотрителями шла натуральная война на истощение касаемо этих букв – «зс» или «сс». За это время, очевидно, множество парковых табличек, разбросанных по лужайкам и участкам, было испорчено (и, как следствие, улучшено) в соответствии с тем, оглушалось или озвончалось ли на конце имя владельца парка.

Не соскучишься.

Избранная Трепсверноном скамья приютилась в изгибе дорожки, и с нее не открывался вид ни на озеро, ни на какие интересные просторы и дали. Его здесь не побеспокоят сослуживцы, и маловероятнее, что он тут подвернется устойчивым к зиме парочкам или бродячим зевакам. Время года также означало, что многие высаженные клумбы непримечательны, побурели и являют собою ухоженную разновидность запущенности. Вообще-то подле себя Трепсвернон видел только одни цветы – какие-то ранние одутловатые одуванчики у ножек его скамьи. Они пережили дождь и холод – нужно будет спросить в «Суонзби-Хаусе» у кого-нибудь, чьи исследования охватывают ботанику, каприз ли это сезона или же такого следовало ожидать. Своевольный сорняк – просто цветочек, не спросивший дозволенья. Трепсвернон благодарно пнул один одуванчик пяткой, и головка цветка взорвалась.

Вдали