или близко — не помню.

— Господи, но ведь вчера все так и было! — ужаснулась Бонни. — Как ты вообще решилась сесть на пароход после этого сна?

— А я забыла, Бонни. Поначалу я часто перечитывала эти записи, потом забросила. Я уже как-то тебе объясняла: вещие сны — они всплывают в памяти неожиданно. И так, наверное, даже лучше. Если бы я про них помнила постоянно, наверное, сошла бы с ума!

Элизабет закрыла записную книжку и швырнула ее на пол, как можно дальше. Внезапная кончина Ричарда — это тоже был своего рода кошмар, но только переживаемый наяву, а не во сне.

— Если б только они нашли его тело! — уже спокойнее сказала она. — Мама упокоилась в океанской пучине, и вот теперь — мой муж. Я была его женой и гордилась этим, была на верху блаженства, потому что он очень переменился. Ричард стал другим человеком, Бонни, — и все благодаря священнику церкви Сен-Сюльпис, который его исповедал. Ричард стал внимательнее, нежнее, уважительнее ко мне относиться.

Она умолкла. Перспектива одиночества страшила, но ведь и счастье для нее теперь невозможно, так ведь?

— Я всегда буду рядом, моя хорошая! Отменю свадьбу, если только я тебе нужна, — заверила ее Бонни, поглаживая по щеке. — И Мейбл с Эдвардом тоже окружат тебя любовью!

— Я не позволю, чтобы ты ради меня жертвовала своим счастьем! — заявила Элизабет. — Вы с Жаном строили планы: открыть бакалейный магазинчик, родить детей. Испортить тебе жизнь? Нет!

— Тогда прости и Жана! У него в мыслях не было тебе вредить. Нужно было срочно сообщить капитану и бортовому врачу, что детям в трюме очень худо.

— Мне было очень плохо, Бонни. Горе ослепляет… Я несла всякую чушь. Прости!

Но сказано это было жестко, таким тоном обычно не извиняются… Элизабет энергично приблизилась к двери, распахнула ее и вышла. Бонни последовала за ней. На палубе их глазам предстала странная картина: вокруг — ни души, и только океан простирается, сколько хватает глаз. К этому зрелищу пассажиры «Гаскони» успели привыкнуть, но сегодня вода была особенного серо-зеленого оттенка, с золотым отблеском, который появлялся, когда в разрывах туч проглядывало солнце. Был полный штиль, и спокойствие моря если и нарушалось, то легчайшей, едва заметной рябью.

И освещение тоже было необычным. Элизабет прошла в носовую часть судна, крепко схватилась за оградительный поручень. Тут же из люка, располагавшегося у нее за спиной, выбрался матрос.

— Мадам, вам нельзя здесь оставаться, — сказал он. — Приказ капитана!

— Я ненадолго. А где все пассажиры? — спросила молодая женщина. — Почему так тихо?

— Есть риск, что внизу, в трюме, эпидемия. Пассажирам приказано не покидать кают. После поломки пароход не в состоянии идти своим ходом, и с ночи мы дрейфуем.

Подошла Бонни. Она высматривала Жана, а увидела лишь тройку матросов, снующих вокруг большой лодки.

— При таких условиях когда мы можем быть в Нью-Йорке? — спросила она. — В шторм моя подруга лишилась мужа, и ей не терпится воссоединиться с семьей.

Матрос приподнял берет, бормоча соболезнования. Сочувственно глянул на Элизабет, которая не шевелясь вглядывалась в далекий горизонт.

— Капитан приказал спустить на воду вельбот[18]. Шесть членов экипажа поплывут искать помощь. Дамы, прошу, пройдите в свои каюты!

Он отдал честь и бесшумно удалился. Элизабет хотелось еще постоять тут и поплакать, а еще — звать Ричарда и жаловаться на жестокость судьбы, но молчание океана леденило кровь.

Городок Эгр, что в департаменте Шаранта, понедельник, 3 июля 1899 года

Гуго Ларош мерил шагами гостиную друга, Леона Фоше. За ним с любопытством наблюдала сиделка Корнелия. Она хозяйничала и в кухне, а потому собственноручно подала гостю кофе с ломтиком еще теплой булочки-бриоши. Ларош не просто не поблагодарил, он, похоже, вообще не замечал ее присутствия.

— Прошу вас, присядьте, мсье Ларош! — сказала Корнелия. — Доктор как раз осматривает Жюстена. Как только закончит, я переменю повязки и вы сможете с ним поговорить. Жаль, вы не приехали вчера! Тогда бы вы могли сколько угодно побыть с сыном, и не пришлось бы дожидаться. Можете не волноваться, он чувствует себя хорошо, мы с ним много болтаем.

Лароша пробрал холодный пот. Может, пора уносить ноги? Ну конечно, Жюстен его выдал!

Женщина продолжала спокойно его разглядывать, но ее улыбка показалась ему угрожающей гримасой.

— Может, надо было предложить вам чаю? — спросила она.

— Ни чаю, ни кофе! — огрызнулся гость. — Оставили бы меня лучше в покое! Я ночь не спал.

Сиделка, моментально преисполнившись сочувствия, покачала головой. И улыбаться не перестала.

— Я вас понимаю! Это все от тревоги за Жюстена. Что ж вы не приехали вчера, мсье?

— Еще будете указывать, что мне делать? — рявкнул Ларош. — Вы как назойливая муха — крутитесь вокруг меня, досаждаете!

Сказано это было так зло, что Корнелия быстро ретировалась в кухню. В гостиную вошел Леон Фоше. Брови у него были грозно нахмурены.

— Гуго, что я слышу? По какому праву ты оскорбляешь женщину, мою верную помощницу? Я уже лет десять пользуюсь ее услугами и очень доволен. Она не заслуживает, чтобы на нее кричали, как на провинившуюся прислугу!

Под осуждающим взглядом друга Ларош поостыл, а потом и притворился виноватым, убеждая себя, что доктор вот-вот разразится обвинениями совсем иного рода.

— Ты слишком легко впадаешь в гнев, Гуго, — прозвучал еще один упрек. — Куда ты запропастился? Вчера я ждал тебя на ужин.

— Засиделся допоздна со счетами. На винном складе у меня есть кабинет, а в кабинете — кушетка, так что можно и переночевать. Там мне спокойнее, чем в замке, этой древней руине, населенной фантомами!

— Понимаю…

— Последние пару месяцев я совсем забросил дела на виноградниках, точнее, перепоручил их управляющему и работникам. И вот решил узнать, какие у нас планы на сентябрь, будет ли хорошим урожай.

Доктор дружески потрепал Лароша, который был выше его ростом, по плечу. Фоше был коренастый и упитанный, Ларош — худой и долговязый.

— Гуго, надо всегда надеяться на лучшее! Я рад, что у тебя объявился сын, тем более такой — и вежливый, и разумный, и обходительный. Мое скромное мнение

— он будет тебе хорошим помощником. И прости, что напрасно тебя подозревал! Жюстен подтвердил твою версию событий. Слава Богу, пуля не задела жизненно важные органы. И, привезя этого мальчика ко мне, ты его спас.

— Нет, спас его ты, Леон! Дорогой мой, я многим тебе обязан. Спасибо!

Они обменялись долгим рукопожатием, глядя в глаза друг другу. Ларош никак не мог поверить, что в очередной раз избежит справедливой кары. Он схватил со стола чашку и