за пазуху. Из-под плаща показался край листа пергамента, объятого ярким, неземным огнём. Это была страница из Книги Демонов Гоэтии, могущественного гримуара, хранящего тайны запретного искусства. Крид с трудом сдержал боль, сжимая горящий пергамент в кулаке. Лицо его побледнело, но он молчал, напряжение в его глазах говорило о внутренней, неукротимой силе. Игра только начиналась. Мы используем слабость людей и мощь демонов для достижения истинной власти.

Тишина, последовавшая за монологом Крида о демонах и человеческой слабости, была тяжелее пепла, оседающего на руинах. Пламя костра, словно живое существо, то вспыхивало, то угасало, отбрасывая тени на лица сидящих у развалин.Ведьма, выждав паузу, произнесла спокойным, но полным скрытой иронии голосом:

— А что вас заставило сражаться со тьмой, господин инквизитор?

Крид повернулся, его взгляд — холодный и пронзительный — остановился на ведьме. Он видел в её глазах не просто любопытство, а нечто более глубокое и опасное — попытку понять его мотивы, проникнуть в саму его душу. Он понимал: она ищет его слабости, чтобы использовать их.

Его ответ был лаконичен, сух, лишён всяких эмоций:

— Я дал слово…

Эти три слова несли в себе вес целых веков, вес данных обещаний – в мире, где слово имело куда большее значение, чем в этом аду, опустошенном ангельской войной. Это был и ответ, и загадка одновременно. Именно поэтому он вызвал столь неожиданную реакцию. Ведьма рассмеялась – звонким, свободным смехом, совершенно не похожим на тот холодный расчёт, который он видел в ней раньше. В нём слышались недоверие, ирония и нечто ещё, что Крид не мог сразу определить. Смех не над ним, а над самим понятием клятвы, над иллюзией постоянства в мире хаоса и бесконечной борьбы со тьмой. Смех свободы – той свободы, которую он сам давно утратил, свободы от бремени данного слова, от необходимости сражаться. И он понял: перед ним – тот, кто перестал быть пешкой в чужой игре.

Он вновь замолчал, погрузившись в собственные мысли. Взгляд его задержался на танцующем пламени, словно он видел в нём отражение своего прошлого. Затем, медленно, голос его стал глубже и более искренним:

Честь… Достоинство… Пустые слова, если за ними ничего не стоит. Мы сами придаём им вес, сами наделяем их значимостью. В мире, где ангелы и демоны сражаются за власть, где люди продают души ради сиюминутного утешения, слова – лишь звук. Но если ты верен своему слову, живёшь по своим принципам, несмотря ни на что, тогда эти слова обретают силу. Они становятся частью тебя, твоей сущности. Я дал слово, и оно стало моей силой, моим путеводным огнём в этом безумном мире. А твой смех… Он лишь подтверждает мою правоту. Ведь только тот, кто осознаёт, как мало стоят его слова, способен по-настоящему оценить значимость чего-то настоящего и полговесного.

Ведьма молчала, внимательно слушая его несвойственные ей рассуждения. В её глазах мелькнуло что-то похожее на уважение.

Пронизывающий холодный ветер проходил руины насквозь, разнося запах сырости и разложения. Пламя костра едва теплилось, отбрасывая дрожащие тени на лица Крида и ведьмы, сидящих среди разрушенных стен, словно запертых в каменном саркофаге. Голод висел в воздухе, ощутимый и неотвратимый.

Ведьма первой нарушила тягостное молчание, её голос звучал спокойно, но с едва уловимым укором:

Господин инквизитор, вы говорили о чести, господин инквизитор. О добре и зле. А что, если выхода нет? Что, если голод заставит убить ради буханки хлеба? Где тогда ваша хвалёная честь?

Крид молчал, вглядываясь в дрожащее пламя. Он знал её правоту. Голод – страшный враг, способный сломить любого. И он сам ощущал его нестерпимую боль. Но отказываться от принципов, от чести он не был готов.

— Честь — это не пустые слова, — спокойно ответил он, в его голосе звучала сталь, — это выбор, который ты делаешь даже тогда, когда выхода нет. Можно умереть с достоинством или жить, потеряв себя. Я выберу первое. — лицемерно молвил бессмертный.

— И вы уверены, что ваша смерть накормит вас или кого-то ещё? — едко заметила ведьма.

— Нет, — признал Крид, — но я останусь верен своим принципам. Верен себе. Голод — испытание. И я выдержу его с достоинством. А буханка хлеба… Лишь малая цена за сохранение души.

— Красиво говорите, господин инквизитор, — ведьма снова усмехнулась. — Но вы не умираете от голода, сыто потчуя себя на соборной или монастырской кухне. А я уже видела, на что способен человек, умирающий от голода.

— И что же вы видели, сударыня? — спросил Крид, пристально глядя ей в глаза.

— Видела, как человек превращается в зверя. Как добро уступает место злу. Как честь растворяется в отчаянии голода. И я знаю, что вы — не исключение. Просто хорошо врёте. Вопрос только в том... себе или нам? — она горько улыбнулась, чувствуя, как бирюзовая вязь контроля окутывает горло.

Крид молчал. Он знал, что ведьма права.

Дождь, густой и безжалостный, словно божий приговор, смывал пепел с разрушенных стен базилики. Ночь окутывала руины тяжелым покрывалом, превращая их в кладбище забытых богов. Виктор Крид и ведьма сидели у костра, чье дрожащее пламя отражало их внутреннее состояние.

Крид, лицо скрытое в тени капюшона, вглядывался в огонь, словно ища в нем ответы на вечные вопросы. Ведьма, закутанная в темный плащ, наблюдала за ним с нескрываемым интересом. Между ними витала напряженная тишина, пропитанная запахом пепла, разложения и чего-то еще, чего-то демонического. Они были одиноки в своем опустошенном мире, окруженные призраками прошлого и тенями будущего.

Его голос, глубокий и спокойный, словно шепот смерти, прорезал тишину:

— Что, по-вашему, превыше всего? Душа или тело?

Он не смотрел на ведьму, его взгляд был прикован к танцующему пламени, словно он видел в нем отражение вечных противоречий человеческой природы.

Ведьма выдержала паузу, её молчание было многозначительно, а глаза, подобные осколкам застывшего янтаря, не отрывались от лица инквизитора. В этом молчании чувствовались и насмешка, и понимание его натуры, и нечто ещё, недоступное Криду.

— Гармония, господин инквизитор. Гармония между светом и тьмой, между душой и телом, между добром и злом, — её голос был спокоен, ровен, лишён эмоций. — Но в этом мире… гармонии нет. Есть лишь игра теней, и мы все — лишь пешки в руках более могущественных сил.

Крид улыбнулся – холодной, ледяной улыбкой, пронзающей ночную тишину. Он понимал: она права. В их мире, разрушенном ангелами и оскверненном прочей нечестью, гармонии не существовало. Лишь