Саша промолчала, улыбнувшись. О чем она вообще? Неловко как-то.

– А ты, внучка, кстати, в какой живешь?

– Я… а я в гости, – растерялась Саша.

– Вот как… – немного недоверчиво прозвучала старушка. – Главное, не засиживайся до темноты и не забудь вернуться домой, хорошо?

– Хорошо, – сказала Саша и нарочито вежливо и фальшиво улыбнулась. Так улыбаются, когда хотят отстать или чтобы от них отстали.

Бабушка этого не заметила. Улыбнулась, да так искренне и неподдельно, что даже не по себе стало. «Чего это она? – подумала Саша. – Деменция, наверное, уже. Поговорить не с кем».

– Прощайте!

– До свидания, внучка!

На двенадцатый этаж поднималась по лестнице – хотелось выжать из сегодняшнего дня каждую ступеньку, особенно учитывая потерю последнего кусочка. Ноги немного болели после вчерашней пробежки, но она даже обрадовалась этой разогретой боли, потому что она вновь напомнила об одной из её просроченных «я», что жила в университетские годы и несколько раз в неделю бегала для кого-то.

– Ух, – перевела дыхание. – Надо было все же на лифте.

Но та возможность уже просрочилась, как и университетское «я». Теперь остается только теперь. Всё та же лестничная площадка двенадцатого этажа и дверь, скрывающая то, что не даёт закончить. Последняя дверь. К первому окну.

В очередной раз Саша постучалась в старое полотно. На этот раз уже уверенней (хотя бояться от этого не перестала). Кости молоточками ударили по дереву. Пустота скрипнула и опять замолчала, жадно прислушалась. Снова то робкое чувство: коснулся спящего зверя и ещё не знаешь, проснулся он или пронесло. Даже пот на лбу проступил. Вытерла ладонью и закинула на макушку прилипший волос. Ничего необычного, просто от страха испаряться начала. Ожидала чего угодно, но, кроме лба, никаких перемен. За дверью мертвая тишина.

– Есть там кто-нибудь? – прислонившись, крикнула она окну. – Это я. Я пришла. Открывай уже! Я больше не могу ждать! Давай, наконец, покончим с этим!

Вслушалась в дыхание зверя – спит.

– Вот же отстой! – щелкнула пальцами и, схватив поседевшую ручку, начала дергать на себя. – Открывай давай! Я зачем на двенадцатый этаж поднималась. Открывай! Ну же, давай! – ничего не получалась, но Саша, надрываясь, как пчела, продолжала тянуть.

– Пожалуйста! – уже почти сдалась, когда ее голос внезапно потерял голос, и она сама не заметила, как от требований перешла к просьбам: – Ну, пожалуйста. – двумя руками дернула она упрямую ручку, и дверь с уханьем прокряхтела, выпустив облако пыли, как открывшаяся плита в гробницу фараона.

– Кхе-кхе, – закашлялась Саша, выдыхая пыль из носа и легких и разгоняя облако летящих подстветившихся частиц. – Получилось! – даже обрадовалась она, отряхивая от частиц кофту.

А потом посмотрела вперед. А впереди точно пещера. Ее бросило в жар, будто она не стояла, а бегала на месте. Да еще с высоким подниманием колен. Так волновалась только на первой сессии, когда ее просроченное «я» сидело снаружи аудитории и ожидало того, с чем еще не встречалось, а только слышало от других. Ей тогда достался счастливый седьмой билет.

– Есть кто живой? – спросила Саша, стоя на последнем пороге.

К её удивлению никакого зверя внутри не было, строго говоря, внутри вообще ничего не было. Пустое пространство с оборванными обоями, засохшие, некогда мокрые тряпки, которые теперь напоминали окостеневших угрей, шелуха от лука да потерявшие блеск стеклянные банки, что наблюдали из дремлющей полутени.

– И почему же ты такая страшная-то? – вытирая об себя руки и оценивающе посмотрев, упрекнула пещеру Саша. – Думаешь, я передумаю? Ну уж фигу.

И Саша сделала шаг. Она знала, что перешла границу.

– Я преступница, – говорила себе под нос. – Преступница. Сломала дверь, зашла в чужую квартиру, что дальше? Что-то отсюда вынесу?

Огляделась. «Отсюда и выносить-то нечего. Скорее меня отсюда вынесут», – почесала под кофтой в том же месте, где и вчера.

Прошла на кухню – там лоскутами свисало то, что когда-то было обоями с ромашкой. Те сохли и отслаивались, а то и вовсе очагами облысели, и теперь из образовавшихся дыр молча смотрел серый бетон.

Эти сухие лоскуты напоминали ту самую пожелтевшую шелуху от лука. Саша подошла к одному из них и потянула вверх, с бумажным хрустом отслаивая от стены. Почему-то в этот момент она вспомнила про собственную шелуху, и ей захотелось еще раз погрести покров под кофтой. Но сдержалась. В таком-то (она оглянулась) месте. Побоялась занести инфекцию, а то потом и у самой кожа отслаиваться начнет.

«Хотя…»

– Почему это вообще должно меня волновать? Какая разница, что будет потом, – не выдержав, оправдывала свое удовольствие, почесывая спину.

Пока чесала все равно подумала: «Как же я тогда чесаться-то буду? – чтобы перестать думать, посмотрела наверх. – Но не продолжать же только ради этого», – хотя спина с этим утверждением явно не согласилась.

Представила картину ада – все чешется, а чесать не получается. Жуть.

Пожолклый потолок увял и опал: местами полностью выпал штукатуркой, местами еще щетинился белыми свисающими ломтиками, как спина дикобраза только наоборот. Маленький советский холодильник пожелтел вместе с обоями и, по всей видимости, годами не использовался. Открыла дверцу – закрыла – лучше бы не открывала. Та самая сырость из брошенных холодильников с каким-то послевкусием больницы, ведра с хлоркой и засохшего хозяйственного мыла. Печь обесточена – покрыта слоем засохшего жира, с которого начинался новый слой литосферы. А в углах между луковыми стенами и опадающим потолком в инкубационных условиях цвела черно-зеленая плесень с белыми пятнышками, которая спускалась сверху и переходила на луковую шелуху.

«Ну и отстой же здесь», – подумала Саша и, щелкнув большим пальцем, да так, что тот неприятно заболел, отправилась обратно по коридору.

В объединенный с ванной туалет решила не заглядывать: хоть она не очень хорошо умела считать, зато очень хорошо умела представлять. Оценив состояние кухни, она перенесла это состояние на обстановку внутри санузла, и с учетом сложившегося на личном опыте замечания о том, что состояние в туалете всегда хуже, чем на кухне, она не хотела бы оказаться в месте, которое хуже того, где она была сейчас.

И теперь, поравнявшись с банками и тряпками, она стояла у двери в комнату, из которой горел свет.

– Я