Шрифт:
Закладка:
Сорок лет эта песенка была нашей домашней шуткой, но я не могла припомнить ни названия, ни следующих строк. Вдруг мне срочно понадобилось выяснить ее текст. Я нашла единственное упоминание в интернете – в некрологе, помещенном в еженедельнике выпускников Принстона.
Джон Макфайден, 1946–1949. Джон Макфайден скончался 18 февраля 2000 г. в Дамарискотте, Мэн, поблизости от деревни Хед-Тайд, которую он и его супруга Мэри-Эстер сделали своим домом. Причиной смерти стала пневмония, однако его здоровье угасало на протяжении многих лет, особенно после смерти супруги в 1977 г. Джон прибыл в Принстон из Дулута, в “ускоренное”[52] лето 1942 г. Одаренный музыкант и художник, он сочинял песни для “Треугольника”[53], в том числе любимую принстонцами арию “Вспоминаю тебя”. Он оживлял любую вечеринку игрой на пианино. Запомнилась его вариация на тему “Сияй, светлячок, сияй”, сыгранная вверх ногами из-под пианино. После военной службы в Японии он вернулся в Принстон и получил степень магистра искусств в области архитектуры. Для нью-йоркского дизайнерского бюро “Харрисон и Абрамовиц” он спроектировал главное здание Объединенных наций. Джон получил Римскую премию по архитектуре и после женитьбы на Мэри-Эстер Эдж провел 1952/53 учебный год в Американской академии в Риме. Его частная архитектурная практика, в особенности запомнившаяся дизайном центра искусств “Волчья яма” под Вашингтоном, в 1960-е годы прерывалась государственной службой в качестве исполнительного директора первого совета штата по искусству при губернаторе Нельсоне Рокфеллере. Сокурсники выражают свои соболезнования детям – Камилле, Люку, Уильяму и Джону – и троим внукам и оплакивают одного из самых замечательных наших сочленов.
“Вспоминая тебя”, любимая песня принстонцев.
А что же смерть Мэри-Эстер?
И сколько времени прошло с тех пор, как оживлявший любую вечеринку забавник в последний раз сыграл “Сияй, светлячок, сияй” вверх ногами из-под пианино?
Чего бы я не отдала за то, чтобы обсудить это с Джоном!
Чего бы я не отдала за то, чтобы обсудить с Джоном – что угодно! Чего бы не отдала за то, чтобы иметь возможность сказать один из тех пустяков, которые его радовали! И что бы я сказала? Если бы я сказала это вовремя, это подействовало бы?
За день или два до смерти Джон спросил меня, заметила ли я, сколько персонажей умирает в романе, который он только что отправил в издательство, – в “Ничто не утрачено”. Он сидел в кабинете и составлял список. Я добавила еще одно имя, которое он пропустил. Через несколько месяцев после его смерти я взяла с его стола блокнот, собираясь что-то записать. На открытой странице все еще виднелся список – его почерком, очень бледным карандашом. Вот он:
Тереза Кин
Парланс
Эммет Маклюр
Джек Бродрик
Морис Додд
Четверо в автомобиле
Чарли Баклз
Перси – на электрическом стуле (Перси Дарроу)
Уолден Маклюр
Почему карандаш такой бледный, задумалась я. Зачем он использовал карандаш, который едва оставлял следы?
Когда он начал самого себя считать умершим?
– Это не черное и белое, – сказал мне молодой врач в медицинском центре Седарс-Синай в Лос-Анджелесе в 1984 году, объясняя разрыв между жизнью и смертью. Мы стояли в реанимации в Седарс рядом с дочерью Ника и Ленни Доминик[54], которая накануне ночью была задушена. Доминик лежала в реанимации и словно спала, но ей не суждено было проснуться. Она дышала только с помощью аппарата.
Четырехлетней она присутствовала на нашей с Джоном свадьбе.
Доминик, старшая двоюродная сестра, председательствовала на вечеринках Кинтаны и водила ее покупать платье для выпускного бала. Когда мы уезжали из города, она оставалась присматривать за ней. “Розы красны, фиалки лиловы, – было написано на карточке, лежавшей на стакане с цветами, который Кинтана и Доминик оставили на кухонном столе к нашему возвращению из одной такой поездки. – Ждем тебя дома. Поздравляем с Днем матери. Д. и К.”
Помню, я подумала, что доктор неправ. Пока Доминик лежит в реанимации, она жива. Она не может поддерживать в себе жизнь без помощи аппарата, но она жива. Это – белое. Когда аппарат выключат, пройдет несколько минут прежде, чем системы ее организма откажут, и тогда она будет мертва. Это – черное.
Мертвые уже не оставляют даже слабого следа, отметок карандаша.
Любые карандашные отметки, самые слабые следы, были оставлены “за день или два до его смерти” или “за одну-две недели” – в любом случае, определенно до его смерти.
Существует водораздел.
Внезапная непоправимость этого водораздела – вот о чем я много думала поздней весной и летом, вернувшись из Калифорнии. Близкая моя подруга Кэролайн Леливелд умерла весной в онкологическом центре Слоан-Кеттеринга. Жена Тони Данна Розмари Бреслин умерла в июне в медцентре Колумбийского университета. В обоих случаях уместным казалось выражение “после продолжительной болезни”, вызывающее обманчивый образ отдыха, облегчения, отпущения на свободу. В обеих продолжительных болезнях была вероятность такого исхода – у Кэролайн в последние несколько месяцев, у Розмари с 1989 года, с ее тридцати двух лет. Но вероятность никоим образом не отменяла – когда настал час – внезапной пустоты, утраты, причиненной событием смерти. Все так же – черное и белое. В последний момент каждая из них еще была жива – а затем мертва. Я осознала, что никогда не верила в слова, которые выучила в детстве перед конфирмацией в епископальной церкви: “Верую в Святого Духа, в святую апостольскую церковь, общение святых, прощение грехов, воскресение тела и жизнь вечную, аминь”.
Я не верю в воскресение тела.
И Тереза Кин, Парланс, Эммет Маклюр, Джек Бродрик, Морис Додд, четверо в автомобиле, Чарли Баклз, Перси Дарроу, Уолден Маклюр тоже не верили.
Не верил и мой муж-католик.
Мне казалось, что такой образ мыслей ведет к ясности, но на самом деле мысли мои были столь запутаны, что вступали друг с другом в противоречие.
В воскресение тела я не верила, но все еще верила, что – при правильно подстроенных обстоятельствах – он вернется.
Он, оставивший перед смертью слабые следы грифеля номер три.
