Шрифт:
Закладка:
Тут все напоминает леса далекого Висима. Кажется, что вот пройди он этот пологий холм, заросший березняком, и с вершины его увидит долину, которую перерезает быстрая речка, разбросанные вдоль нее домишки старателей, донесется до него волнующий запах смолистого дымка и услышит заливистый брех приисковых собак.
Он остановился перед диковинно изуродованным деревом. Высокая ровная сосна была расколота до самой сердцевины. Видно, так расправился с ней крещенский мороз. А она, изуродованная, стоит гордая и сильная, как ее соседки. Не так ли вот и иные люди, прошедшие свои крещенские морозы?
Скоро, скоро домой… Опять увидит он зеленые горы Висима, родителей. Что же скажет им Дмитрий? Он заканчивает четвертый класс и больше в Пермь не вернется. Он принял твердое решение — попытаться поступить в высшее учебное заведение. Хватит бесполезно тратить силы и время в семинарии. Изучение естественных наук — вот что сейчас нужно. Но куда пойти, где он принесет позже больше пользы народу? Серебренников зовет в Медико-хирургическую академию. Но и Петровско-Разумовская сельскохозяйственная академия тоже манит. Там можно получить большой объем знаний в естественных науках. А может быть, технологический? Как бурно развивается техника, какие открытия в ней делаются! Какой же выбрать путь — единственно верный среди многих?
Шагая по лесу, он опять думал о том, что дали ему четыре года жизни в Перми. Ведь он ехал сюда с большими надеждами.
Ничтожно мало приобрел он в семинарии для будущего… Почти бесплодные годы. Слишком много времени отняла зубрежка. Единственное приобретение — книги, которые он прочитал благодаря Никандру. Что ж, они, эти книги, да дружба с Никандром и его единомышленниками дают основание счесть годы, проведенные в семинарии, не зря прожитыми.
А город так и остался ему чужим, как и в первый год. Он не приобрел в нем близких друзей. Мелкая скучная жизнь. Зимой, когда останавливается река, скованная льдом, замирает шум на опустевших пристанях, суда уходят в затоны, город словно погружается в долгую спячку до весны. На улицах ни одного приветливого огонька, редкие прохожие, тенями движутся старухи в кафедральный собор. Кажется тогда, что город возник случайно, никому он не нужен. Исчезни однажды, никто и не заметит.
«Но ведь было и хорошее в семинарии», — остановил самого себя Дмитрий.
Вот хотя бы преподаватель Бакланов, так любящий свой предмет. На его уроках никогда не дремали. Бакланов и увлек его, Дмитрия, и Ивана Яковлевича Пономарева, заметив у этих семинаристов повышенный интерес к естественным наукам, к самостоятельным занятиям по химии. Да еще как! Дошло до того, что они на свои скудные деньги создали маленькую лабораторию, обзавелись всякими препаратами, химикалиями и провели под наблюдением Бакланова и по его советам целую серию опытов. Тогда и появилась впервые мысль о технологическом институте.
Разве не искал сближения с семинаристами словесник Иван Ефимович Соколов, строгий и требовательный, но далекий от педантизма, он увлекательно вел свой предмет. Каждое его слово на лекциях о русской словесности западало в души самых ленивых семинаристов. Мягкий по характеру, он говорил с ними как с равными, в каждом видел прежде всего разумного человека. Он призывал их к народолюбию, говорил о высоком назначении человека, способного облегчить страдания ближнего.
— Духа не угашайте, господа! — призывал семинаристов Иван Ефимович. — Куда бы вас ни забросила служба, в каких бы глухих местах вы ни работали, не падайте духом, сохраняйте энергию и веру в свое дело, не останавливайтесь в своем развитии, идите все вперед и вперед. В этом вам помогут книги, светлые умы человечества.
Он не подозревал, что Дмитрий Мамин, литературные способности которого не раз отмечал, читая вслух его классные сочинения, уже пробует свои силы, втайне от товарищей пишет. Небольшие литературные статейки он отдавал в нелегальные рукописные журналы, затеянные самыми отчаянными семинаристами. В них он писал о природе Висима, о своих охотничьих походах, о встречах со старателями, лесовиками, о домашних драмах в висимских знакомых семьях. К сожалению, эти тайные журналы не сохранились.
Посылал он небольшие статейки и в петербургские издания. Но о их судьбе Дмитрий ничего не знал. Опасаясь строжайшего наблюдения в семинарии за перепиской, он своего обратного адреса редакторам не сообщал.
Но можно ли всему этому придавать серьезное значение? Его смущало, что статьи он пишет так же легко и быстро, как и классные сочинения, которых задают им по пятнадцать — двадцать штук в году, или проповеди на библейские тексты. Беда его литературных сочинений, как он думал, в том, что слог в них такой же тяжелый, как в классных работах. Нет легкости в его пере. Не умеет он выразить красоту мира, нарисовать людей такими, какими они видятся ему.
Да и не безумие ли думать о литературном пути? Талант — редкий дар. Кто может укрепить его в мысли, что у него есть этот литературный дар?
Как говорит о литературе его любимый Писарев?
«Чтобы действительно писать кровью сердца и соком нервов, необходимо беспредельно и глубоко сознательно любить и ненавидеть. А чтобы любить и ненавидеть и чтобы эта любовь и ненависть были чисты от всяких примесей личной корысти и мелкого тщеславия, необходимо многое передумать и многое узнать».
А много ли у него таких знаний? Достаточно ли хорошо он знает жизнь народа?
Он вышел к излучине Камы. По большой воде, преодолевая сильное течение, снизу медленно поднимался белоснежный пароход. За ним на буксире тянулась плоская арестантская баржа. Значит, в очередном номере «Пермских губернских ведомостей» появится сообщение о прибытии из Нижнего баржи с арестантами и будет перечислено, сколько душ мужского и женского пола следует в Сибирь на каторгу и поселение.
Дмитрий долго стоял, пока пароход с баржой не скрылись с глаз.
Дома Дмитрия встретил неожиданный, но желанный гость — Никандр Серебренников, два года назад уехавший в Петербург, ныне студент Медико-хирургической академии. Осуществилась его мечта. Первым пароходом Никандр приплыл в Пермь, чтобы продолжить
