– Ужасно… – пробормотал Дидро, приложив ладонь к груди.

– Напротив! – голос Мельяра гремел так, что было наверняка слышно в кухне, но у Дорнье с Марго шла своя беседа. – В шестом веке после рождества Христова на земле наступила спокойная жизнь. Да, убивали, но система пришла в равновесие. Убивали столько, сколько нужно для сохранения и развития популяции. Зло? Конечно. С вашей точки зрения. С моей – зло, когда прощаешь подлость и оставляешь подлеца жить.

– Хаос…

– Никакого хаоса! А впрочем… Просто примите во внимание: я – тот же Дорнье. И поскольку мы все – бесконечное, по сути, число – существовали в суперпозиции, то и память у нас общая. И все так бы и продолжалось, но в конце двадцатого века Элицур и Вайдман придумали мысленный эксперимент, позволяющий увидеть невидимое. Зафиксировать другой вариант суперпозиции миров. Да и это ладно. Но Квят с командой сумели такой эксперимент поставить, а я… то есть Дорнье… то есть я… довели надежность эксперимента почти до ста процентов. И все. Суперпозиция распалась. В физике это называется декогеренцией и много раз наблюдалось на группах элементарных частиц. Но никто никогда не присутствовал при декогеренции целых миров, пребывавших в суперпозиции многие миллионы лет. Может, миллиарды – с самого Большого взрыва.

Мельяр говорил все тише и медленнее, будто засыпал и пытался сохранить ясность сознания, но удавалось это ему с трудом. Дидро физически ощущал, как Мельяр искал слова, будто камни ворочал в поисках нужного. Как он мог прийти из другого мира? Дидро не понимал этого, он вообще мало что понял из слов Мельяра. Эксперимент Дорнье что-то разрушил, и потому… Что? Убийство в пещере произошло полвека назад, когда Дорнье и не думал о своем эксперименте.

– Эй, – сказал Дидро, – вы заснули по своему обыкновению? Говорите!

– Да, я… – встрепенулся Мельяр, но взгляд его был по-прежнему устремлен в себя, а речь не отличалась четкостью. – Я говорю, да… Суперпозиция распалась… Миллиарды вероятных миров… миллиарды… что я говорю? Скорее всего, миров в суперпозиции было бесконечно много… Неважно. Все миры теперь существуют сами по себе. Это и есть декогеренция. Так получилось, и обратного хода нет. Вы должны понимать, комиссар: джинна в бутылку не загонишь. Разбитая чашка не станет целой.

Дидро помотал головой. Что-то ему не нравилось – то ли в комнате, то ли в квартире, то ли в городе, то ли в мире… Что?

– Христос, – сказал он. – Как возможно, чтобы…

– Ах, это… В суперпозиции миров существуют все варианты. Электрон в одну сторону… и в другую… В одном варианте рождается Иисус-Спаситель, в другом… Тоже вроде Спаситель, но спасает не так, не тех…

– И вы из той реальности, где Христос…

– Ну, конечно!

– А как… почему… ну, и «как» тоже… вы оказались здесь?

– Вот! Вы стали задавать правильные вопросы, комиссар.

Мельяр распластал руки по подлокотникам кресла и стал похож на мотылька, распятого энтомологом.

– Декогеренция, комиссар, не мгновенный процесс. Продолжительность зависит от числа членов суперпозиции, а оно огромно… Я только помню… у нас ведь общая память… во всяком случае, пока… Если декогерирует суперпозиция из нескольких частиц, то время очень невелико, микросекунды. А когда Вселенная…

– Пожалуйста! – взмолился Дидро. – Как, черт возьми, вы сюда попали?

– Я ж говорю… Пока процесс декогеренции не завершился, возможны склейки и перемещения. Не разных объектов, конечно, а одного и того же. Вот я…

– А пещера! – настаивал Дидро. – Это было полвека назад! Какая, к черту, деко…

Мельяр уставился на комиссара жутким, как тому показалось, пронизывающим неприятным взглядом.

– А это принцип неопределенности! Когда миры разделяются, невозможно одновременно знать точную энергию объекта и его время жизни.

– Убийство в пещере – тоже результат деко… этой вашей…

– Не результат. Скорее начало процесса. Переходы размыты во времени, вот и…

– Вы можете говорить нормально? – взъелся Дидро. – Кто кого как и почему убил в пещере?

– Я. Себя. Камнем. Потому, черт возьми, что убийство для меня – не зло, как в вашем нелепом мире, а благо, как в моем. Мотив? Уверяю вас – это прекрасный мотив, но вам его не понять. Хотите признание? Явку с повинной, как это у вас говорят. Я уже сто раз… Ладно. Дорнье в вашем мире звался Понсель и тоже занимался физикой, он был на последнем курсе Сорбонны. Проживи еще полвека, он бы и устроил декогеренцию миров своим экспериментом по квантовой магии.

Похоже, жизненная энергия накатывала на Мельяра волнами: от его апатии опять не осталось и следа, он возвышался над Дидро, он воздевал руки к потолку, он не кричал, но каждое его слово звучало, будто удар вбиваемого в мозг гвоздя. Дидро прикрыл лицо ладонями, но удары слов ощущал, как оплеухи.

– Память у нас общая, комиссар. Пока общая. Пока не завершился процесс декогеренции. Оказавшись в вашей реальности, да еще на полвека раньше времени эксперимента, я понял, что Понсель сделает то, что сделал Дорнье… Мог я его не убить, черт возьми? Не мог!

– Но Дорнье сказал… вспомнил, что он…

– У нас общая память! Конечно, он помнит все, что помню я, а я – все, что помнит он, и, если быть точным, мы оба убили Понселя, а потом по очереди провели в пещере две недели, то он, то я…

– Вы думали, что, если убьете Понселя…

– Себя!

– Понселя, – упрямо повторил Дидро, – то некому будет проводить эксперимент?

– Чушь! Что значит – некому? Дорнье уже провел…

– Зачем вы убили? Мотив!

– Комиссар! Я обязан был убить, это моя миссия. Я – из мира Церкви Христовой, я убийца, это мое призвание, это призвание всех лучших людей. Только убийства позволили человечеству развиваться! Иначе – застой. Уфф… я уже говорил это. Начал повторяться. Плохо.

«Он рехнулся!» Дидро не воспринимал больше ни слова, сказанного, выкрикнутого, прошептанного Мельяром. Каждое слово трансформировалось в одно и то же: «Он рехнулся!»

Мельяр – убийца. Не жестокий, не отвратительный, не маньяк. Он вовсе не рехнулся. То есть, рехнулся, конечно, по меркам нашего социума, но пришел из мира, где убийство – средство выживания, где убить – легко.

Будто в замедленной съемке, Дидро увидел, как приближается к его лицу кулак. Огромный, жесткий, стальной. Медленно и неотвратимо.

«Христос сказал,