не следует поэтому восстанавливать прошлое со всеми его ошибками[327]. Буржуазные партии он упрекал в том, что они смотрят в прошлое, а не в будущее и лишь стремятся к восстановлению старого порядка[328]. «Ваш национализм, — сказал Гитлер 6 апреля 1927 г., — в лучшем случае является средством, чтобы еще раз оживить прошлое. А наш национализм — это слепая вера в необходимость создания нового порядка, поскольку старый потонул и растратился»[329].

Он упрекал также и добровольческие корпуса и союзы обороны в стремлении к простому восстановлению старой империи: «Что, кроме этого, есть еще что-то другое, а именно что нельзя строить жизнь народа, глядя в прошлое и пытаясь обновить прошлое в будущем, а что иногда надо пытаться направить колесо истории в другом направлении, а не вращать назад в будущее — это им чуждо, и они от этого очень далеки»[330]. На одном из мероприятий НСДАП участвовавший в дискуссии оратор упрекнул Гитлера в том, что он лишь пытается восстановить довоенный порядок. Гитлер ответил, что тот ошибается: «Уже примерно девять лет мы, национал-социалисты, боремся против старого довоенного порядка»[331].

Цель буржуазных оппозиционных партий, говорил Гитлер в феврале 1929 г., состояла лишь в реставрации прошлого: «Самая смелая мысль наших крупных буржуазных партий состояла в восстановлении прежнего порядка, во внутренней политике восстановление монархии, назначение всех отдельных князей, назначение германского императора, назначение, само собой, и германского парламента, прежнего рейхстага, все должно оставаться таким, как раньше. Само собой разумеется, что с такими обращенными в прошлое идеями, направленными в прошлое целями никогда невозможно было противостоять атакующей идее [имеется в виду марксизм. — Р. Ц.]»[332].

Намекая на такие реакционные силы, как Папен, Гитлер сказал Вагенеру весной 1932 г., что эти круги, «которые ведут свое право господства из прежних, уже исчезнувших времен и считают себя предназначенными и единственно способными к управлению — и большинство которых представляются нам, кстати, глупыми, не имеющими чутья и высокомерными, — хотят просто восстановить старое, авторитарное государство, а тем самым порядок господ и слуг, верхних 10 000 и нижних миллионов, имущих и неимущих, работодателей и наемных работников»[333].

Через четыре с половиной года после захвата власти, на Нюрнбергском имперском трудовом съезде, Гитлер объяснил, что новая Германия никоим образом не является возрождением старой: «Это не возрождение, а нечто новое, уникальное, небывалое в германской истории»[334]. В траурной речи в память погибшего из-за несчастного случая д-ра Тодта (рейхсминистр вооружения и боеприпасов) Гитлер с признательностью подчеркнул, что Тодт уже в 1922 г. понял, «что целью германского восстания должны быть не реставрация разрушенных старых форм, а революционизация немецкого народа и его внутреннего общественного порядка»[335]. Оглядываясь на 1918 г. в своей последней речи по радио 30 января 1945 г., Гитлер упрекнул тогдашние буржуазные партии в том, что они тогда не поняли, «что старый мир уходил, а новый возникал, что речь не может идти о том, чтобы всеми силами поддерживать и, таким образом, сохранять то, что оказалось трухлявым и гнилым, а что необходимо поставить на их место явно здоровое. Изживший себя общественный порядок рухнул, и любая попытка удержать его должна была оказаться напрасной»[336].

Подводя итог, можно констатировать, что Гитлер не тосковал, подобно другим правым партиям, по старым довоенным порядкам, по старому авторитарному государству и его общественным и политическим структурам, а скорее придерживался того мнения, что Ноябрьская революция всего лишь нанесла смертельный удар гнилому порядку, который и без того уже созрел для крушения. Восстановление этого порядка представлялось ему во внутренней политике таким же бессмысленным, как и во внешней политике восстановление границ 1914 г., которое он, как известно, отвергал. Гитлер полагал, что под лозунгом, нацеленным лишь на восстановление старого порядка, нельзя вызвать восторг, развернуть революционную энергию и уж тем более составить серьезную конкуренцию марксизму/коммунизму с его обещаниями социалистического будущего.

Если до сих пор мы демонстрировали, какие мотивы определенно не вели Гитлера к отрицанию Ноябрьской революции, то, конечно, возникает встречный вопрос о причинах, побуждавших его говорить о «ноябрьских преступниках» и так решительно осуждать «деяние» 8 ноября 1918 г.

Прежде всего это касалось момента революции, который Гитлер считал неподходящим. Так, в одной статье он критиковал то, что революцию в Германии «развязали» именно в тот момент, «когда нас могло спасти только больше единства»[337]. В конце апреля 1921 г. он писал в одной из статей, что «ударили как раз тогда, когда одного лишь момента было достаточно, чтобы уничтожить Германию»[338]. Эта критика, «плохо выбранный момент»[339], то и дело встречается в речах Гитлера[340]. Он считал, что «уже момент, когда разразилась эта революция… [не был] государственной изменой, но в этом моменте заключается измена родине»[341].

Эта критика направлена, таким образом, не против революции как таковой, а против того, что она проводилась в тяжелой в военном отношении ситуации. Правда, Гитлер противоречит сам себе, когда, с другой стороны, часто заявляет, что и в этот момент революция была вполне возможной и оправданной, если бы она усилила национальное сопротивление, вместо того чтобы привести к «обезоруживанию» Германии. Еще 20 февраля 1921 г. он сказал: «Если уж у старого правительства не было сил вселить в армию дух, необходимый, чтобы предотвратить несчастье в тяжелейший для отечества час, то пусть оно провалится в тартарары. Но тогда у этой революции с самого начала была огромная задача. <…> Как свободная сила, она должна была выплеснуться на фронт и вколачивать сотням тысяч последовательно, непрестанно, снова и снова только одну мысль: вы не имеете права отступать, старая власть свергнута, ни одна воля не решает в Германии больше, чем воля народа, но эта воля останется только тогда, когда вы сохраните вашему народу свободу. Чего бы вы ни ожидали от этой революции, это произойдет, если вы оставите вашему народу возможность свободного самоопределения. Из любви к народу мы разрушили старую власть, из еще большей любви мы хотим защищать новую свободу»[342]. Или 24 мая 1921 г. на собрании НСДАП: «Что сделали бы германская революция и ее люди? Если было убеждение, что существующая форма государства утратила право на существование, то после введения новой — туда, на фронт, призвали бы войска к национальной обороне, а народ к последнему сопротивлению; заключили бы почетный мир и занялись тем, чтобы улучшать то, что надо было улучшить»[343]. Если бы переворот ноября 1918 г. замышлялся серьезно, то надо было организовать «борьбу с капиталистическим Западом», чтобы защищать новую социальную Германию