Мне же ничем подобным заниматься не пришлось. Потому что при выходе я увидел Щелокова. Опознал я его по генеральской форме и фотографиям из будущего. Нет я не удивился, просчитывал такой вариант. Надо же было кому-то отбивать меня от Комитета. А у министра МВД для этого был и стимул, и возможность.

— А вот и наш герой, — после доклада Бороздин таким образом презентовал меня Щелокову, и тот смерил «героя» изучающим взглядом.

— Здравие желаю, — вытянулся я.

— Будем знакомы, — пожав мне руку, он тут же распорядился — По машинам!

Бороздин занял место в генеральской Волге, а мы с Малышевым разместились в машинах сопровождения, причем, в разных, так как следователь по особо важным делам попросил доставить его в Генеральную прокуратуру.

Минут через сорок кортеж был уже на месте. Увидев здание с колоннами, я сразу же его узнал. Сейчас здесь располагалось Министерство Внутренних дел. Впрочем, догадаться, что меня везут на Огарева, 6 было несложно. А дальше меня разместили в приемной министра, что занимала не одно помещение, а сразу несколько и служили здесь старшие офицеры, от майора и выше.

Даже порадовался, что я в гражданском, хоть комплекс неполноценности не заел. Моя новая кожанка была изрезана стеклами и еще в Ставрополе была безжалостно закинута в рюкзак. Выкидывать доказательство произвола комитетчиков, я не спешил, но и позировать в ней тоже не стал. Переоделся в пуховик, чтобы не мерзнуть по прилету в Москву. В приемной же повесил его на вешалку и теперь сидел за выделенным мне местом за столом, писал рапорт о событиях сего дня.

Пригласили меня, когда большая стрелка на часах приближалась к цифре шесть.

Кабинет министра не впечатлил. Не особо просторный, с декором стен в виде деревянных панелей. Почти все место занимали два массивных стола, поставленных в виде буквы Т, на главном из них стояли два телефонных аппарата. Завершающий штрих интерьера — обязательный портрет Брежнева над креслом хозяина кабинета.

Я подошел к столу сжимая пальцами рапорт и произнес стандартную в таких случаях формулировку:

— Следователь органов внутренних дел, лейтенант Чапыра, по вашему приказанию прибыл.

— Присаживайтесь, лейтенант, — кивнул он мне на ближайшее к нему место за длинным столом. — Как ваше здоровье? — от него не укрылись царапины на моих руках и тем более краснота на лице от кулака коллеги из КГБ.

— Я в порядке, товарищ генерал, — не рассказывать же ему о том, что все тело ломит и хочется жрать.

— Товарищ Бороздин мне уже доложил о том, что произошло в Невинномысске, но хотелось бы услышать обо всем, как говориться, из первых уст. Так что приступайте к докладу, товарищ Чапыра, — улыбка едва коснулась его губ.

И я подробно рассказал обо всех событиях, начиная с того дня, когда меня посетила идея взобраться на гору Стрижамент и заканчивая своим эпическим прыжком из здания КГБ. Иногда министр меня перебивал и требовал уточнения, случалось, я слышал в его голосе скепсис, но были и восторженные нотки и даже иногда слышался азарт, которые сменяло раздражение, когда я пересказывал беседы с сотрудниками Комитета, а когда я закончил описание допроса Щелоков встал с места и принялся расхаживать по кабинету. Я тут же вскочил на ноги, но министр даже не заметил этого, был полностью поглощен в свои мысли.

— Рапорт ты написал? — развернулся он ко мне.

Я протянул ему исписанный лист бумаги. Министр прошелся по нему беглым, но выхватывающим самое важное взглядом.

— Значит выбивали из тебя показания против сотрудников милиции, — процедил он, играя желваками, а его глаза пылали пламенем. — Заигрались, су… — Щелоков не договорил, выдохнул и перешел к другой теме — подробно расспросил о действиях начальника милиции Невинномысска во время беспорядков.

Это заняло у меня еще минут десять, в рассказ я добавил и свои злоключения, вызванные вынужденным побегом, не затрагивая приключений в поезде, разумеется. Но министра они не растрогали, нашло в нем отклик совсем другое.

— А всего-то надо было отправить Сливко в СИЗО, а не держать его в отделе! — раздраженно прокомментировал он действия начальника милиции. — Позвонить в гарнизон, оцепить территорию СИЗО. И тогда бы толпа пришла не к отделу, а к СИЗО. А там забор высокий, его с наскока не одолеть, ворота не выбить, да и стояли бы перед толпой не пара дежурных, а солдаты с оружием. Да и разговаривать надо было с людьми, а не закрываться и отстреливаться. Вышел бы к ним, да успокоил. Сказал бы, что следствие идет, ведь надо узнать скольких убил злодей, где тела, чтобы родители хоть на могилку смогли сходить — на это надо было давить! Поклясться, что убивец не уйдет от наказания. Напомнить, что за такие злодеяния может быть только один приговор — расстрел. Скажи он все это и, глядишь, люди бы и успокоились, и не случилось бы то, что случилось.

Щелоков вновь задумался и вспомнил обо мне лишь пару минут спустя.

— Пока можешь быть свободен, — сообщил он мне. — Тебя разместят прямо в этом здании. В твоих же интересах его не покидать.

Вроде министерство, а аскетизм зашкаливает. Моим размещением занимался какой-то старлей, даже стало интересно где они его здесь откопали, на посту, вроде, капитан стоял. Привел он меня в маленькую комнату с двумя кроватями. На панцирных сетках лежали видавшие виды матрацы. Радовало лишь отсутствие решетки на окне.

— А поесть мне принесут? — озадачил я проблемой своего желудка провожатого.

— Я уточню, — прозвучало это не особо обнадеживающе.

Когда он вышел, характерного щелчка не последовало. Я приоткрыл дверь и убедился, что та не заперта.

— Значит не пленник, — сделал я вывод.

Закинул пуховик с рюкзаком на одну из кроватей, а на другую улегся сам. Хотел еще раз прокрутить в голове разговор с Щелоковым и его неожиданные откровения, вызванные, скорее всего, сильным раздражением, но неожиданно для себя заснул. Проснулся уже когда за окном была темень. Включил свет и увидел на тумбочке тарелку с тушенной капустой и двумя котлетами, а также стаканом компота под тремя кусками хлеба. Все остыло, но в моем положении было не до капризов. Пока ел заметил еще два подарка — стопкой лежало постельное белье с подушкой, а на плечике весела выглаженная форма лейтенанта органов внутренних дел.

— Нафига? — спросил я вслух, размышляя над причинами ее появления.

Вот совершено не верилось, что какого-то следака с периферии будут показывать Брежневу. Да я в кремлевских масштабах даже на забавную зверюшку не тяну.

Ответ принес утром полковник Бороздин.

— Собирайся, едем к Генеральному прокурору, — велел он мне.

Ситуация прояснилась — со мной выразил желание пообщаться Руденко. Неожиданно и волнующе. Все-таки Руденко был самым знаменитым прокурором времен СССР, а также сильно неоднозначной личностью.

Главный обвинитель от СССР в Нюрнбергском процессе, чем приобрел авторитет как в Союзе, так и во всем мире. Вернул прокуратуре утраченную за годы Сталинского правления надзорную функцию. Восстановил работу судов. С его подачи были упразднены «особые тройки» — псевдосудебные органы, созданные для быстрого рассмотрения дел так называемых «врагов народа». В то же время, в годы репрессий, будучи на посту прокурора Донецкой области сам входил в состав такой «особой тройки». А уже в должности Генерального прокурора принимал личное участие в подавлении Воркутинского восстания в одном из лагерей ГУЛАГ, вошедшем в историю под названием «кровавая бойня». Ну а после, Руденко стал инициатором работы по реабилитации лиц, пострадавших от сталинского режима, а в один из списков им были включены и те заключенные, что составляли костяк Воркутинского восстания: побывавшие в плену солдаты и офицеры Красной армии, а также украинские и прибалтийские коллаборационисты. И напоследок, Руденко возглавлял псевдоследствие по делу Берии, результат которого уже был утвержден Президиумом ЦК КПСС, а Генеральному прокурору вменялось в обязанность лишь юридически оформить партийные директивы.