Шрифт:
Закладка:
— Смотри-ка, в полку инженеров прибыло, — дядя Миша широко улыбнулся, обнажив щербинку между крупными белыми зубами, и отдавая пропуск, добавил: — Павлу Григорьевичу привет.
— Ага.
Общественный ярус, как и остальные пять верхних над ним, включал в себя три этажа. Но здесь, в отличие от пусть уже и усталого шика просторных коридоров, дорогих апартаментов и презентабельных кабинетов верхних уровней, было попроще. Вроде бы те же сады и оранжереи, ряды квартирных отсеков по периметру, спортзал, кинотеатр и несколько кафе, магазинчики, детские площадки в центре, но всё выглядело более обшарпанным, старым и изрядно поношенным.
Ника неплохо знала историю создания Башни. Но не благодаря школьным учебникам — сухая статистика и бездушные цифры, представленные на их страницах, навевали тоску и скуку. Историю Нике преподавал отец.
— Но, если неинтересно — не слушай, — предупреждал он дочь всякий раз, когда «усаживался на своего любимого конька».
— Интересно, интересно, — Ника прижималась к отцу. Ей нравилось сидеть с ним вот так рядом, чувствовать исходившую от него внутреннюю силу и спокойствие.
Отец считал, что условно всех, кто населял Башню, можно было поделить на две группы. Первую — наверно, самую многочисленную — составляли люди, которые жили одним днём. Казалось, их совсем не интересовало будущее, то, что произойдёт, когда человек наконец-то покинет объятья Башни. Но их так же мало интересовало и прошлое. Словно всего того, что оставалось за кадром их жизни — короткой или длинной, скучной или богатой событиями — не существовало и не могло существовать.
— Мой отец, — говорил Павел Григорьевич. — Ну а твой дед, стало быть, называл таких людей «везунчиками», а остальных и себя в том числе, причислял к разряду «неисправимых и восторженных идиотов, которые, копаясь в прошлом, пытаются прозреть будущее».
Казалось бы, Павел Григорьевич не рассказывал Нике ничего нового, ничего, о чём бы им не говорили в школе. О том, что предшествовало катастрофе: пошатнувшаяся экология, голод, таяние ледников, подъём вод мирового океана, бесконечные и изматывающие войны за ресурсы, и наконец, астероид, пролетевший в опасной близости от Земли и спровоцировавший высвобождение дремавших внутри неё огромных масс воды. Всё это было в учебниках, но рассказы отца «оживляли» скучные параграфы. Слова «экологические беженцы» вставали картинкой перед глазами, становились объёмными, наполняясь людским горем и отчаянием. А за сухими цифрами жертв эпидемий и голода Нике виделись люди, с их чаяниями и надеждами, любовью и ненавистью, верой и неверием.
— А вот почему нельзя было построить несколько таких башен, а, пап? — этот вопрос всегда занимал Нику больше остальных. — Например, три. Нет, не три, десять! Или вообще много. Мы могли бы спасти миллионы людей.
Павел Григорьевич лишь грустно улыбался.
Ника и сама понимала, что в тех условиях это было просто невозможно. Башня строилась не столько на деньги государства, сколько на средства меценатов: богатых людей, которые, поверив в надвигающуюся катастрофу, стремились купить себе и своим семьям комфортные места в раю. Отчасти благодаря этому в их сегодняшней Башне и существовал надоблачный уровень, чья роскошь и богатство резко контрастировали с серым и безликим пространством остальных этажей.
Увы, билет в рай тем людям аннулировали. Первые девятнадцать лет безоблачной жизни верхушки сменились эпохой военной диктатуры. Эпохой людей, похожих на деда Веры, старого генерала — сухого подтянутого человека с суровыми глазами-льдинками, или на дядю Мишу — добродушного и домашнего, со смешной щёточкой усов. У этих людей было то, что оказалось гораздо важнее и сильнее денег — оружие и право отнимать жизнь.
Военная диктатура сменилась другим строем, более правильным (в школе им твердили — справедливым), а верхние этажи — богатые и притягательные для простых обывателей — остались. Народу от этого храма отщипнули кусочек, выделив нижний ярус и обозвав его общественным. И внешне всё выглядело вполне пристойно, если бы не неприметные будки КПП, охраняющие надоблачный мир, в которых по-прежнему власть была в руках тех, кто умел убивать.
* * *
Общественный ярус оживал лишь в выходные, когда сюда приезжали люди с других этажей Башни. В рабочие дни тут было пусто. Казалось, если громко крикнуть, то ответом будет лишь гулкое эхо, которое пронесётся по коридорам, отталкиваясь от бетонных стен и натыкаясь на несущие колонны.
Ника прошла мимо неработающего магазинчика — через приоткрытую дверь видно было двух уборщиц, одна мыла полы, другая протирала прилавок, мимо закрытого кафе, вывернула на дорожку, ведущую к парку, но до самого парка так и не дошла — остановилась на пустой детской площадке. Уселась на качели и принялась медленно раскачиваться, насвистывая привязавшийся с утра мотивчик и поддевая носком ботинка задравшийся в одном месте, потёртый синтетический ковролин. Некогда зелёный, он должен был имитировать травку, но сейчас представлял собой грязно-серое лохматое нечто.
Большие электронные часы напротив детской площадки медленно отсчитывали время, подмигивая Нике крупными красными цифрами.
Вчера вечером к ней забежала Вера, но, застав в их квартире Сашку (Сашка теперь все вечера проводил у них), не стала заходить дальше прихожей.
— Завтра в пять в нашем кафе, — коротко бросила она Нике в своём обычном приказном тоне. Сашку Вера не удостоила даже взглядом.
Ника никак не могла понять, почему её подруге так не нравится Сашка. Когда вечером, после той вечеринки у Эммы, Ника вернулась к себе в комнату, которую она делила с Верой, та ещё не спала.
— Ну и где ты была? Ушла от Эмки, и мне даже ничего не сказала, — Вера оторвала голову от подушки и сердито посмотрела на Нику.
— Ой, Верка, — Ника присела на краешек Вериной кровати, весело тряхнула рыжими кудрями. — Ты не представляешь, что было! Ты знаешь, с кем я сейчас была? С Сашей Поляковым!
— С Поляковым? С ума сошла? — Вера мячиком подскочила на кровати.
Ника засмеялась. Ей хотелось рассказать подруге, как они с Сашкой гуляли по длинным пустым коридорам, какой у него необыкновенный голос, как они почти коснулись пальцами как будто случайно, но на самом деле не случайно, как… Но она не рассказала. Вера всё равно не поняла бы её.
* * *
— Привет, давно ждёшь?
Ника вздрогнула и повернулась. Она предполагала, что Вера придёт одна, но та появилась вместе с Оленькой. Сердце неприятно кольнуло. Ника не признавалась самой себе, но причина была простая — она ревновала. Ревновала Веру к этой тихой, кроткой девочке, милой, улыбчивой и неконфликтной. Иногда дулась на Веру, иногда подчёркнуто не замечала Оленьку, иногда грубила и язвила, хотя добрая
