убийство и довести его до конца. Даже придя к Эндрю и нажимая на дверной звонок, я не верила, что смогу. Разработать план убийства своего бывшего любовника при помощи угарного газа, затем срезать мясо с его ягодиц, а в качестве прикрытия использовать его же такс с куриными мозгами — совсем не то же самое, что просто убить, просто отрезать и просто это отрезанное съесть. Придумывать такой план — все равно что мастурбировать, но воплощать его в жизнь — даже лучше, чем трахаться. И все же оставлять всего Эндрю на полу, где его найдут собаки и полиция, мне было больно.

В некоторых тихоокеанских культурах человеческое мясо называют длинной свиньей. Вообще в рассказах о каннибализме наша плоть сравнивается со свининой. Однако оккультист и журналист Уильям Сибрук, который не одно десятилетие изучал все, что связано с каннибализмом, утверждал, что на самом деле человечина больше напоминает телятину. Сибрук, конечно, дерьмо. Он был репортером еще в ревущие двадцатые. Ездил в Аравию, Океанию и Африку, где жил среди аборигенов. Его книга «Остров магии» прославляет радости трапезы из человеческой плоти, которую он попробовал, когда жил в одном западноафриканском племени. Так вот, все это чушь собачья! Он просто был там во время их трапезы, собственными ноздрями чувствовала аромат и слушал их крики. Но на самом деле, как он рассказал уже спустя некоторое время после публикации книги, племя не делилось с ним едой. Человечину он купил у какого-то нечистого на руку работника морга в Сорбонне. Принес домой несколько отборных кусков, приготовил разными, причем самыми скучными, способами, а потом поэтично расхваливал.

По моему опыту, человеческое мясо больше всего напоминает медвежье, которое я ела несколько раз в своей жизни — как сама по себе, так и на специальных приемах в клубе «Метрополитен». По ощущениям оно чуть более плотное, чем говядина, и при этом более легкое. Если сравнивать его с вином, то оно скорее амароне делла вальполичелло из вяленого винограда, очень дорогое и очень изысканное, соединяющее в себе все земное и все небесное. И тем не менее во время трапезы трудно абстрагироваться от того, что ты ешь медведя. Ведь если ты современный человек, который привык видеть анонимное мясо сквозь целлофановую упаковку в супермаркете, отправляя кусочек медвежатины в рот, просто не можешь не думать: «Это медведь». С человечиной то же самое. Я объединяю их только по этому принципу.

По сути, человеческое мясо заставляет меня думать о магии. Мой опыт не сводится только к свинине, телятине, говядине и чему-то еще такому, что продается в любом супермаркете. Мне всегда казалось, что съесть человека — все равно что съесть единорога, пегаса или грифона. Этакий бестиарий, как если бы в бестиарии были мясные лавки. Съесть человека — это значит съесть химеру, чудо, миф. В его мясе чувствуется одновременно острый привкус дичи, нежность ягненка и наивная простота свиньи. Съесть человека — это значит съесть Титана, узнать, каков он на вкус. Это дарит бессмертие. Это превращает женщину в бога.

С другой стороны, я великолепно готовлю.

Зачем же мне вообще понадобилось убивать Эндрю? К тому времени, когда я отрезала его ягодицы и приготовила их в виде запеченных рулетиков, прошло уже больше десяти лет, как он исчез из моей жизни. «Нуар» затонул еще в девяносто восьмом, а я покинула его и того раньше. Я не капитан и не крыса. Я сбежала к Джилу в его «Еду и напитки» еще в девяносто седьмом, оставила Эндрю с тающей горкой кокаина в окружении ослепительных девушек в коротеньких юбочках, с ногами как у фламинго. Сказала ему ариведерчи. В девяносто седьмом все уже открывали для себя радости дегустационного меню «Французской прачечной» Томаса Келлера, это потом он напишет книгу о французской кухне и получит сразу несколько мишленовских звезд. Но пока все стекались в «Нобу», высматривали там Роберта Де Ниро, ведь ничто так не украшает сырую рыбу, как сияние знаменитости. Все это я радостно документировала для журнала Джила. На тот момент я давным-давно перестала трахаться с Эндрю, или это он перестал трахать меня. Сейчас уже и не вспомню, кто из нас перестал это делать первым.

В общем, я двигалась дальше. Однажды мартовским вечером две тысячи восьмого года, через восемь лет после того, как съела паштет из печени Джованни, я вдруг вспомнила об Эндрю. О наших поздних ужинах в «Одеоне», о том, как мы с ним забирались в кабинку туалета, я наклонялась и позволяла Эндрю сделать кокаиновую дорожку на моей заднице, громко втянуть ее, облизать мою кожу и после этого хорошенечко трахать меня, пока в дверь не начинали барабанить так громко, что мы уже не могли это игнорировать. Вспомнила, как перед открытием офиса журнала Эндрю заказал ужин из хорошего ресторана, и мы сидели прямо на полу, вдыхая едкий запах свежего напольного покрытия, и ели осетровую икру, фуа-гра и стейки шатобриан прямо руками, запивая все это идеально охлажденным вином. Там почти не обращали внимания на мебель, зато винный шкаф был укомплектован безупречно.

Это показалось мне очень странным — я сидела одна в своей квартире и думала об Эндрю, которого бросила больше десяти лет назад. Вспоминала его гладкие хлопковые рубашки и костюмы из такой тонкой шерсти, что рука сама тянулась потрогать ее. Вспоминала его длинные сильные ноги заядлого велосипедиста и острый язык. Эндрю, раннее детство которого прошло в Англии, никогда не пытался избавиться от своего британского акцента и некоторых оборотов речи. Двигался он так, будто был не просто пропитан деньгами, а состоял из них. Удивительно, что журнал разорился, учитывая бесконечный запас твердой международной валюты Эндрю. Мне кажется, он просто однажды потерял интерес к его изданию, поскольку эпоха журналов прошла, один за другим они закрывались, а сам Эндрю считал, что быть издателем уже не модно. Или он просто не мог конкурировать с Опрой. Ну а кто может?

Мне было интересно, как изменился Эндрю. Пахнет ли он еще кедром и древесным дымом. Я думала о временах, которые мы провели вместе в постели и вне ее. О тарелках, которые мы разбили, о дюжине роскошных рубашек, которые я изрезала на тонкие ленточки, когда застала его на месте преступления с моей ассистенткой.

Я вспомнила, как, уже покинув «Нуар» Эндрю и заняв пост в «Еде и напитках» Джила, я из собственной гостиной позвонила в секретариат налогового управления и рассказала заместителю комиссара некоторые весьма пикантные подробности о налоговых убежищах Эндрю. Прошло больше десяти лет! Интересно, долго ли он обижался на