Шрифт:
Закладка:
Глава 7
Январь 1929 года
Париж
Когда после Рождества мистер Беккет вернулся из Ирландии, мы с Джорджо уже съехали с квартиры на Робьяк-сквер и жили у миссис Хелен Флейшман. Ее муж находился в отъезде, мама была в больнице, и миссис Флейшман предложила присмотреть за нами, добавив, что она «будет нам как мать». Баббо принял это с такой готовностью, что я не на шутку удивилась, и все, что я приготовилась сказать о том, что Джорджо уже двадцать три года, а мне двадцать один, застряло у меня в горле. Я надеялась, что Джорджо начнет возражать и в конце концов убедит баббо, что мы достаточно взрослые, чтобы самостоятельно прожить несколько недель на Робьяк-сквер, но он изумил меня не меньше. Вместо громких протестов лишь пробормотал что-то о щедрости миссис Флейшман.
– Почему ты не настоял на том, чтобы мы остались на Робьяк-сквер? – спросила я его позже. – Я думала, тебе надоело, что баббо обращается с нами как с детьми. И ты знаешь, что я терпеть не могу миссис Флейшман.
– С какой стати мне оставаться там без мамы? У миссис Флейшман полный дом прислуги. – Джорджо ударил кончиком трости по дверному косяку и вышел вон.
И вот наша квартира на Робьяк-сквер была закрыта, а мы с Джорджо уложили вещи в чемоданы и отправились в апартаменты миссис Флейшман на рю Юисман. Просторные и роскошные, они были совсем не похожи на нашу уютную квартирку. Канареечно-желтые портьеры обрамляли высокие окна. Паркетные полы устилали восточные ковры приглушенных изумрудных и охряных тонов. Стены с одной стороны были увешаны картинами в золоченых рамах, а с другой – полками с книгами в дорогих кожаных переплетах. Тусклый зимний свет лежал ровными полосами на натертой до блеска антикварной мебели, на коллекции фарфора очень тонкой работы и бронзовых статуэтках, расставленных так, чтобы наиболее выгодно подчеркнуть их красоту. В каждой комнате пахло воском для обуви и одеколоном миссис Флейшман. Горничные бесшумно скользили по дому, незаметно убирая из букета увядший цветок, закрывая окна и открывая окна, подбрасывая полено в камин. Даже горничные здесь были само совершенство: чистые привлекательные лица, волосы, стянутые в тугой пучок, накрахмаленная черно-белая форма, блестящие черные тапочки на маленьких ножках.
Баббо наотрез отказался оставить маму одну в больнице. Он перебрался туда вместе со своими книгами и бумагами. Мистер Беккет большую часть времени метался между больницей, Робьяк-сквер и библиотекой мисс Бич, отыскивая куда-то задевавшиеся книги или рукописи или относя обратно к мисс Бич энциклопедии и словари, в которых баббо уже не нуждался. Я умирала от желания увидеть его, но миссис Флейшман «занимала» нас каждый вечер – мы шли в театр или на званый ужин или посещали очередное светское мероприятие. Это казалось мне ужасно скучным, но Джорджо был в восторге.
Дни же были заняты танцами. Я посвящала им все возможное время, готовясь к фестивалю. Месье Борлин заставлял меня исполнять перед ним мои сольные номера каждый день, и я была твердо намерена попасть в финал. Баббо уже пригласил мистера Беккета пойти с ним. И осознание того, что я буду танцевать перед мистером Беккетом, придавало моим занятиям новый импульс. Делая растяжку или выполняя сложное па, я представляла себе восхищенный взгляд мистера Беккета и его длинные худые руки, и как он аплодирует мне с такой силой, что потом будет не в состоянии писать несколько дней. Баббо предупредил меня, что мама, возможно, не сможет присутствовать на моем выступлении из-за состояния здоровья после операции, и, хотя поначалу это меня огорчило, я не могла не припомнить все представления, на которых она бывала, ее прищуренные глаза, разглядывающие не сцену, но зал – кто еще из знаменитостей здесь наличествует, ее руки, всегда сложенные на коленях. Нет, это выступление станет совсем другим! Там будет мистер Беккет!
Во время занятий одним воскресным утром я вдруг почувствовала неясное беспокойство. Словно тень надвинулась на мою радость, на мое новое настроение. Я стояла, держась рукой за спинку стула, и работала над плие[9], приседая как можно глубже, чтобы ощутить, как напрягается каждый мускул бедер, натягивается каждое сухожилие. Я сняла ладонь со стула и подняла руки над головой, считая вдохи, и замерла в этом положении – голова откинута, руки в третьей позиции. Я не слышала ничего, кроме собственного дыхания, ровного и размеренного. Все под контролем. Все тело спокойно, но настроено на танец, подчинено мне. Стоя в этой позе, я вообразила, что на меня смотрят месье Борлин и мистер Беккет.
В это мгновение я и услышала смех, сдавленный, приглушенный. Он доносился из соседней комнаты. Спальни Джорджо. Я задержала дыхание и прислушалась. Смех прекратился. Я выдохнула и в недоумении сморщила нос. Мне что, уже кажутся звуки? Может быть, Джорджо ушел и горничные, прибирая комнату и заправляя постель, засмеялись над какой-нибудь шуткой. Я взглянула на часы. Половина восьмого. Не похоже на Джорджо – он никогда не встает так рано. Совсем-совсем не похоже. Тем более что он, миссис Флейшман и пара ее друзей вчера провели почти всю ночь, шатаясь по джазовым клубам на Монмартре.
Я снова взялась за спинку стула, вытянула ногу и подняла ее перед собой как можно выше, согнув в колене. Затем я отпустила стул, освобождая руки, и произвела вращение назад – мой собственный вариант жиро ан аттитюд. И снова начала считать вдохи и выдохи. Теперь их темп убыстрился, и я чувствовала слабое трепетание всех мышц. А потом снова послышался смех. На сей раз достаточно отчетливый. Смех Джорджо и кокетливое хихиканье. Кто-то второй был в комнате Джорджо. Служанка? Женщина, которую он подобрал на Монмартре? Но конечно, он не привел бы шлюху в квартиру миссис Флейшман?
Я на цыпочках прокралась по коридору к спальне Джорджо и постучала. Он тут же открыл, вернее, чуть приоткрыл дверь, прячась за ней, и я не могла увидеть, что происходит внутри. Он что… он… голый? Джорджо вопросительно приподнял бровь.
– Джорджо? У тебя все хорошо?
– Я несколько занят. Я одеваюсь. – Он попытался закрыть дверь, но меня внезапно охватил порыв неожиданной
