что-то тоже делаю. Познаем искусство стратегии вместе, кхе-кхе. – Полянский тихо засмеялся.��– Почему вы работаете с нами?��– А с кем мне работать? С ними? С ними?! С теми, кто Россию уничтожил? Не успел! Не успел я, понимаете, не успел удрать! Сдуру! Видел в войну, чего стоят наши командующие, мать их… Да разве ж можно было угадать! Думал, еще немного, еще чуть-чуть, и одумаются. Должен же быть разум у людей, совесть должна быть! Потом примкнул к кадетам, на эсеров посматривал. Решил, что эти что-то исправят. Временное правительство. Еще хуже оказались. Пришли большевики. Пошел к ним служить, потому что видел, что вы – японцы, чехи, американцы, французы, немцы, на части родину мою раздираете! Решил, что хоть с чертом, да лишь бы против вас! И что? Где я теперь? Где родина моя? Где Россия? Где? С кем мне работать… С немцами, что ли? Так я против них воевал… От вас хоть бог отвел. В японскую войну я в Молдавии служил, румын разведывал. Так что вы мне хоть не совсем враги. Поздно понял старый дурак, что ошибся – да-с! А когда понял, пришлось сторону менять, на другую половину карты переходить. Хоть с чертом в пару, да лишь бы против них, против красных! – затрясся старик.��– Не боитесь, что на ваш след могут выйти чекисты? – Ватануки остановил начинающуюся истерику Полянского. Старик мгновенно успокоился. Посмотрел на большие наручные часы, развернув циферблатом к небу.��– Я боюсь на последний автобус в Москву опоздать. Осталось двадцать одна минута, а мне еще потихонечку дойти надо. Нет, господа хорошие, не боюсь. Генерал Полянский теперь уже ничего не боится. Внучку жалко, это да. Ну да как Бог рассудит. В его руцех власть. Не в моих и, тем паче, не в руках чекистов. А про задания свои не извольте переживать. Товарищи эти к нам не суются. В Генеральном штабе порядки строгие, господа в кожаных куртках пусть за дверями постоят, да-с, – и старик Полянский, поднеся пальцы к картузу, кивнул обоим разведчикам, – честь имею!��Через полминуты его снова ставшая сутуловатой фигура растаяла в темноте.��Ватануки повернулся к Накаяме:��– Нам надо идти.��– Да, и побыстрее. Курихара ждет нас у машины.��Уже через пять минут поднявшиеся берегом реки к будущей даче разведчики незаметно подошли к машине, где ждал их журналист. Здесь, за забором, они были закрыты от чекистского наблюдения, могли спокойно передохнуть и усесться в машину (куклу предусмотрительный Курихара уже убрал с переднего сиденья в багажник). Молчаливый Стефанович завел мотор, и посольский автомобиль медленно выехал с территории дачи на дорогу в Москву. Вскоре позади засветилось желтое пятно – машина сопровождения привычно села на хвост.��«Шаблонно работают, – думал убаюкиваемый ездой Ватануки, – мы могли оставить на даче тайник, закладку для агента, а они даже не проверили. Шаблонно, лениво, неискренне. Это не настоящие контрразведчики. Они просто служат за паек. Как это стыдно. А старика этого я проверю. Верить никому нельзя, даже мне. Все надо проверять и всех. Я знаю, как его проверить. Агент 587…» – И японский разведчик спокойно уснул.��Когда гул от обеих удаляющихся от дачи машин стих вдалеке, невысокий человек плотного телосложения в каракулевой шапке и отличной бекеше взял под руку старого рыбака и двинулся с ним из мелкого березняка к дороге.��– Благодарю вас, товарищ Полянский, все прошло очень хорошо. Все по плану.��Старик молчал. Когда их фигуры показались на дороге, с противоположной стороны на нее выехала еще одна машина. Человек в бекеше открыл дверь, усадил туда обессилевшего старика, засунул удочку и ведро. Машина тронулась.��Глядя ей вслед, оставшийся тихо, не оборачиваясь, сказал беззвучно подошедшей сзади высокой тени:��– Всё, Марейкис. Наблюдение можно снимать. Операция «Снег» закончена. Рапорт я напишу сам, – и поднял голову к небу. На глаза ему немедленно упали две густые, мохнатые снежинки, и через секунду на Серебряный бор обрушился первый в этом году снегопад. Заманилов рассерженно провел по лицу рукой и отправился к даче – руководить досмотром.�����Глава 9. Прыжок���Любовь Вагнер в длинной юбке, растянутой теплой кофте с рукавами, прикрывающими худые тонкие ладони до самых кончиков пальцев, и волосами, собранными в пучок и перехваченными вверху какой-то кожаной тесемкой, прислонившись плечом к бесконечной высоты черному книжному шкафу, нервно теребила пальчиками прекрасную когда-то кремовую штору и грустно смотрела сверху вниз на редких прохожих, бегущих по Колокольникову переулку.��– Как сказать по-японски «за окном идет снег»?��– Юки фуру ё. Сёдзи но ана о. Митэ арэба…��– Так длинно? – Люба удивленно повернулась к Арсению Чену, стоявшему вполоборота к ней в противоположном конце комнаты, опершись руками, будто пытаясь их согреть, в старую, давно не работающую печь, выложенную голландскими изразцами. Чен не снял пальто, а лишь расстегнул, широко распахнув полы, и теперь хорошо был виден знак «Почетного чекиста» и торчащий из кармашка неизменный бордовый шелковый платок. Дорогие кожаные штиблеты были тщательно вытерты у порога и не оставляли следов на скрипучем, сто лет не циклеванном, но чистом паркетном полу.��– Это значит: «Там пошел снег. В дырочку в сёдзи если посмотреть». Это стихи. Одного поэта. Он уже умер. Когда тяжело болел – чахотка – лежал и мог смотреть на улицу только сквозь дырочку в сёдзи, которую сам же и проковырял пальцем.��– Ааа… Странные стихи. Совсем без рифмы, но с четким ритмом. Очень музыкально. Пожалуй, мне даже нравится. Странно, что до сих пор никто… А что такое… сёдзи?��– Бумажные стены в японском доме.��– Да-да. Точно, мне кто-то уже говорил…. А почему он – больной лежал в доме с бумажными стенами?��– В старой Японии, да и в современной тоже, стены в домах обычно из плотной, но мягкой рисовой бумаги. Летом в Японии очень жарко и влажно, душно. Примерно как в бане. А зима… Зимой там очень холодно, но она короткая и можно перетерпеть. Если только ты не умираешь от чахотки…��– А как же отопление? Печки? Камины?��– Это очень редко встречается. Разве что в богатых домах. Иностранцы раньше строили для себя дома с каминами, и японцам – так называемым новым японцам – это нравилось. Существовала когда-то мода на дома с каминами. Но обычные люди к этому так и не привыкли. Поэт Сики Масаока был обычным человеком. Он не привык. И умер, глядя на падающий снег в дырочку в бумажных сёдзи.��Любовь Вагнер отвернулась к окну:��– Очень грустно. Грустная история. Хотя… Мы все тут сейчас подглядываем в дырочку в… сёдзи, любуемся снегом и ждем, когда все это закончится. Хоть каким-то образом. Кстати, я все хотела спросить, но как-то… не решалась, откуда вы всё это знаете?��– Что именно?��– Японский язык, про Японию всё. Скажите, Арсений Тимофеевич, вы – японец?��– Видите ли, Любовь