Шрифт:
Закладка:
Как ни жестока была экзекуция над Новгородом, нельзя признать поход Ивана IV с большим войском лишь взрывом беспричинной злости. Грозный не только дал выход своему необузданному темпераменту, расправившись с действительными или мнимыми изменниками и мятежниками; он старался также исправить поколебленное военное положение. К западной окраине он применил ряд мер в духе обычной московской политики: множество землевладельцев новгородского края было сдвинуто с мест и переведено на другую украйну, а земли переселенных отданы верным опричникам.
Около времени расправы с Новгородом есть обрывки признаний Грозного, которые показывают, что он переживал очень тяжелый период своей жизни, что он страдал от сознания своего одиночества, покинутости, окружения врагами и изменниками, от отсутствия верных и надежных приверженцев. Особенно сильно такие ноты звучат в знаменитом вступлении к завещанию 1572 года: «Ум острупися, тело изнеможе, болезнует дух; струпы телесны умножишася, а не суще врачу, исцеляющему мя; ждах, иже со мной поскорбит, и не бе, утешающих не обретох; воздаша ми злая возблагая, и ненависть за возлюбление мое». Дальше в этом наставлении сыновьям, как будто в ожидании того, что его будут обвинять в совершении несправедливых расправ, что будут нападать на любимое его детище — его избранное воинство, Грозный пишет: «А сами живите в любви, а воинству поелику возможно навыкните. А как людей держати и жаловати, и от них беречися и во всем их умети себе присвоивати, вы б к тому навыкли же; а людей бы есте, которые вам прямо служат, жаловали и любили их, ото всех берегли, чтобы им изгони ни от кого не было, и они прямее служили, а которые лихи, и вы на тех опалы клали не вскоре, по рассуждению, не яростно» (курсив мой. — Р. В.).
Завещание 1572 года интересно также своим обстоятельным, тщательно продуманным обозрением провинций державы, большую часть которой сложил своими руками сам завещатель. Любопытны выражения, которыми описывает Грозный свои личные завоевания. Казанское и Астраханское царства он приобрел «Божией помощью». Ливонскую землю, тоже взятую «Божией помощью», царь называет «своей отчиной»; подробно перечисляет он 26 здешних городов. О завоевании 1563 года Иван IV говорит: «…По Божией воле взял есми у брата моего Жигимонта Августа короля свою отчину город Полоцк».
В политико-географических и хронологических определениях Грозный таков всегда. Он дорожит всеми достижениями своего царствования, любит вспоминать моменты строения великой державы. Второе письмо Курбскому заканчивается словами: «Писано в нашей отчине Лифлянские земли во граде Волмере, лета 7086 года, государствия нашего 43-го, а царств наших: Росийского 31-го, Казанского 25-го, Астороханского 24-го».
В русской исторической науке XIX века вопрос о политическом, военном и социальном значении опричнины и в связи с этим вопросом суждение о личной роли Ивана Грозного были одним из не сходивших с очереди предметов ученого спора. Была ли опричнина только результатом преувеличенного страха Ивана IV перед окружающими его опасностями и многочисленными недругами, орудием преследования главным образом личных его врагов, нашел ли в этой политической форме свое выражение каприз испорченной тиранической натуры, или же опричнина была обдуманной военно-стратегической и административно-финансовой мерой, а по своему внутреннему строению — орудием борьбы с изменой, с упорной оппозицией? Выдали опричнина соединением больших злодейств и мелких дрязг, или же она представляла собой крупный политический сдвиг, учреждение прогрессивное, хотя бы и в сопровождении известных крайностей и преувеличений? Был ли Иван Грозный узко мыслящим, слабовольным человеком, метавшимся из стороны в сторону под влиянием случайных советчиков и фаворитов, подозрительным до крайности, переменчивым в настроениях тираном, или же он был даровитым, проницательным, лихорадочно деятельным, властным, упорно проводившим свои цели правителем?
Так приблизительно можно формулировать противоположные мнения, выставлявшиеся в ученом споре. Для решения вопроса в ту или другую сторону не хватало документальных данных, и главным образом потому, что оставалась скрытой внутренняя жизнь опричнины, порядок и развитие ее учреждений, а также не было свидетельских показаний участников опричнины.
Публикации 1924–1942 годов в значительной мере восполняют этот недостаток и дают возможность разрешить некоторые из загадок, стоящих перед исследователем эпохи «террора» 1568–1572 годов.
1
Много подвинуло нас вперед в понимании событий тяжелой эпохи правительственного кризиса опубликование трех документов: 1) изданной П. А. Садиковым переписки Ивана Грозного с Василием Грязным, составляющей приложение к статье «Царь и опричник» (1924), 2) переведенных И. И. Полосиным[17] «Записок о Московии немца-опричника Генриха Штадена», в сопровождении вступительной статьи переводчика (1925) и 3) переведенного и комментированного А. И. Малеиным[18] «Сказания Альберта Шлихтинга» (1934). Первое из этих произведений, состоящее из одного письма Грозного от 1574 года и двух писем В. Грязного от 1576 года, целиком принадлежит московской правительственной среде и отражает интимные настроения царя и его опричников. Два последних составлены иностранцами, временно служившими в Москве, удачно ускользнувшими оттуда, написаны за границей и выражают взгляды, высказанные независимо от какого-либо давления со стороны Москвы; несмотря на тенденциозность, они в то же время в высокой мере ценны, поскольку их авторы были непосредственными участниками или очевидцами многих деяний и переживаний эпохи господства опричнины.
Переписка царя Ивана IV с опричником В. Грязным дает весьма яркое представление о том, как сам Грозный оценивал значение опричнины, далее — каковы были отношения между царем и опричниками, на какой дистанции от себя и в какой железной дисциплине держал он ближайших своих слуг и вернейших, как ему казалось, помощников в страшной для него борьбе с врагами внутренними и внешними.
В 1573 году опричник В. Грязной, имевший поручение по разведке на южном фронте близ «Молочных вод», по своей ли неосторожности или вследствие измены подчиненного ему отряда, попал в плен к крымскому хану. Из своего заключения он пишет (не дошедшее до нас) письмо к царю, где умоляет выкупить его, указывая на равноценного ему при обмене знатного Дивея-мурзу, находящегося в московском плену. Царь отвечает на эту просьбу отказом в том замечательном письме 1574 года, которое дошло до нас.
Письмо выдержано в той саркастической манере, которая так знакома нам по переписке с Курбским, но здесь, в непринужденной беседе с бывшим фаворитом своим, Грозный берет еще более резкий и пренебрежительный тон. Начинается оно с насмешки над легкомыслием и нерасторопностью Грязного: «Писал ты, что за грехи взяли тебя в плен; так надо было, Васюшка, без пути средь крымских улусов не разъезжать, а уж как заехал, не надо было спать, как при охотничьей поездке; ты думал, что в окольные места приехал с собаками за зайцами, а крымцы самого тебя к седлу и приторочили. Или ты думал, что и в Крыму можно также шутить, как у меня, стоя за кушаньем? Крымцы так не спят, как вы, да вас, неженок, умеют ловить; они не говорят, дойдя до чужой земли: пора домой! Если бы крымцы были такими бабами, как вы, то им бы и за рекой не бывать, не только что в Москве»[19].
