В отношении организации типографского дела, как во всех вопросах техники, Иван Грозный обнаружил глубокое понимание идей века; его политика в этой области отвечала интересам и потребностям тянувшихся к просвещению средних классов общества. Политическая позиция, занятая им здесь, была, однако, под угрозой: он встретился с сильным противодействием реакционеров.

В Москве он не смог ни сберечь, ни восстановить типографское дело; печатня действовала только в Александровой слободе — центре его администрации. Очень характерно для полной почти заброшенности печатного дела в Московской державе показание иезуита Поссевино, бывшего в Москве в 1581 году. Он отмечает в своей книге о Московии: «Книги они все пишут сами и не печатают, за исключением того, что станку отдается кое-что только для нужд государства в городе, который называется Александрова слобода, где царь имеет типографию».

9

Крупные успехи, одержанные Иваном IV в 1560-х годах в Ливонии, развитие сношений с Западом, усиление русской внешней торговли — все это было достигнуто в значительной мере благодаря выгодному международному положению Москвы. Между двумя скандинавскими державами, имевшими притязания на Балтику, Данией и Швецией, происходила в 1563–1570 годах ожесточенная борьба, которая отвлекала их силы и внимание от Ливонии. В то же время удавалось оберегать Москву от фланговых ударов со стороны беспокойного южного соседа — крымских татар. Внешняя политика Польско-Литовского государства была парализована предстоящим концом династии Ягеллонов, скреплявшей союз трех столь различных стран и народностей, как Польша, Литва и Западная Русь.

К концу 1560-х годов это выгодное для Москвы положение нарушилось. В Швеции свержение Эрика XIV (1568) и вступление его брата, Юхана III, женатого на Ягеллонке, сестре Сигизмунда II, наметило союз скандинавского государства с Польшей. Вместе с тем окончилась Семилетняя война, сковывавшая Швецию. С Юхана III (1568–1592) начинается ряд предприимчивых шведских королей, которые сумели использовать воинственный пыл шведского дворянства и поднять незначительное государство на степень первоклассной европейской державы. Так, на севере вырастает неожиданно противник, запирающий Москве морские выходы, противник странный, который не мог воспользоваться сам промышленной и торговой выгодой, ибо не имел собственной индустрии и не занимался транзитом, но который с успехом исполнял роль тормоза в отношении Москвы, задерживая столь опасное в глазах Польши и Германии усиление многочисленного русского народа.

Другой ряд неудач для Москвы наметился благодаря искусной политике последнего Ягеллона. Сигизмунду II удалось победить предубеждения литовского и западнорусского шляхетства против унии с Польшей, и решение Люблинского сейма 1569 года предотвратило опасность отторжения Литвы от Польши. Затем Сигизмунд сумел расстроить в Крыму московское влияние и направить хана на поход к Москве в 1571 году, который, оказавшись полной неожиданностью для Ивана IV, закончился сожжением Москвы и жестоким разорением Замосковного края.

Тяжелые внешние удары отражаются на внутренних отношениях в Московском государстве, вызывают кризис в правительственных кругах. Годы 1568— 1572-й — эпоха казней, опал и конфискаций; по своим размерам и интенсивности террор этого времени далеко превосходит первый кризис 1563–1564 годов. В эту пору погибают ближайшие родственники царя: его шурин, князь Михаил Темрюкович Черкасский, брат его второй жены Марии Темрюковны, кабардинской княжны; подвергается казни двоюродный брат Грозного Владимир Андреевич Старицкий, последний представитель боковой линии московских великих князей; погибает митрополит Филипп, заступавшийся за гонимых вельмож, сам из старобоярского рода; погибают во множестве представители старой аристократии, давно находившиеся под подозрением, а также и многие видные опричники, вчерашние любимцы царя. Смертные приговоры, опалы и убийства помимо суда совершаются над изменниками. Открываются все новые и новые предатели, которые подготовляли передачу Новгорода и Пскова Литве, и другие изменники, которые помогали крымцам подойти незаметно к Москве.

Те историки, которые склонны видеть в Иване IV прежде всего нервно-истерическую натуру, считают эту погоню за изменниками преувеличением, внушением воспаленного воображения Грозного, задерганного тяжелыми обстоятельствами жизни и потерявшего душевное равновесие. Нельзя не признать, что в казнях и опалах 1568–1572 годов много неясного, есть трудно разрешимые загадки. Так например, недоумение вызывает гибель дьяка И. М. Висковатого, человека высокоталантливого, который пользовался неограниченным доверием Ивана Грозного и чуть ли не единственный из времени «избранной рады» уцелел при первом правительственном кризисе 1563–1564 годов. В чем мог провиниться Висковатый? Судя по тому мнению, которое он подал на соборе 1566 года, он был против продолжения войны за Ливонию и, может быть, работал в пользу заключения мира с Польшей. Борьба за Ливонию, ускользавшую, несмотря на величайшие усилия завершить так удачно начатое дело, становилась для Грозного настолько больным вопросом, что уже всякое возражение в этой области он готов был принять за измену. С гибелью Висковатого уходит последний из советников ранней поры Ивана IV. Выдвигаются совершенно новые люди: братья Щелкаловы, Годунов, Богдан Бельский.

Но как ни велика была подозрительность и несправедливость Грозного, нельзя все измены сводить к игре его воспаленного воображения. Если крымский хан был подкуплен подарками Польши, превысившими московские поминки, то можно предположить, что и московские бояре, допустившие нашествие татар, не остались чужды воздействию польской дипломатии. С тем большим основанием мы можем думать, что и в Новгороде, где еще не исчезли предания независимости, завелась настоящая литовская партия.

У нас нет цельного описания того тяжкого кризиса, который испытало Московское государство в 1570–1571 годах, но имеются чрезвычайно выразительные документы, рисующие душевные переживания людей того времени в свете глубоко трагическом. Это рассказ о разгроме Новгорода, произведенном самим Грозным с опричниками, переписка Ивана IV с Девлет-Гиреем, исполненная глубокого унижения для московского царя, и наконец изумительное по силе нравственно-политического подъема единственное в своем роде завещание 1572 года.

О бедствиях Новгорода рассказывает местный летописец, проникнутый глубокой симпатией к своей родине, считающий ее невинной жертвой, а царя виновником ненужной жестокости. Грозный тоже свободен, не имея критика или возражателя, в преувеличении или утаивании своих чувств. Вместе они дополняют друг друга, как в драме, где излагающий действие автор скрыт за сценой и предоставляет нам выводить заключения из речей действующих лиц.

Нечего и говорить, что в расправе над Новгородом в 1570 году Грозный далеко превзошел меру исправительных наказаний, если только они вообще были нужны. Но даже если допустить полную невиновность новгородцев, важен момент возникновения страшного суда над ними. Оно показывает, каким проклятием тяготела над московским обществом эта война, тянувшаяся двенадцать лет, не обещавшая конца и выхода и все-таки неизбежная для государства. Правительство напрягало все средства, требовало нечеловеческих усилий от подданных. То, что оно называло изменой, может быть, иногда составляло только нерадение, вялость службы, но при данном положении и этого было достаточно, чтобы вызвать гнев высшего командования.