и думать о таком исходе визита ему было смешно.

– Надеюсь, я найду понимание благородного собрания и самого графа, – ответил Волков и встал, обозначив, что разговор закончен.

Приезжие господа с каменными лицами кланялись молча, не думали они, что кто-то осмелится их не послушать, ведь они говорили от лица собрания всех благородных землевладельцев графства, включая самого графа. Господа офицеры тоже им кланялись и тоже молчали, только кавалер и госпожа Ланге желали приезжим доброй дороги.

Как посланцы вышли и провожавший их кавалер вернулся в залу, Брюнхвальд спросил у него:

– Может, стоило вам явиться на их приглашение?

– Нет, мне писали, чтобы я не ездил в замок: там меня собираются схватить и выдать курфюрсту, – ответил Волков.

– О! – удивился Брюнхвальд. – Каковы хитрецы. Неужто это граф затеял?

– Не знаю, думаю, что не он, – спокойно отвечал Волков.

– Ну и что мы будем делать? – спросил Роха.

– Да, – согласился с ним Карл Брюнхвальд, – что мы предпримем, кавалер?

Волков не знал, что и ответить, он уселся в кресло, вздохнул и взял стакан с вином, но ему понравилось то, что его офицеры думали о его неприятностях как о своих. Они ждали его ответа, но он только смог сказать:

– Не знаю я, что делать. Подумаю пока.

– А что же здесь знать? – неожиданно для всех заговорила госпожа Ланге, которая так и не уходила из залы, хоть ей тут и не место было.

Все удивленно посмотрели на красивую женщину. Кто она такая, чтобы говорить? По статусу ей бы молчать, она даже не госпожа Эшбахта. Но взгляды мужчин ничуть Бригитт не смутили, и она как ни в чем не бывало продолжала:

– Возьмите, господин мой, солдатиков, сколько немало будет, да езжайте завтра на то место, что указали господам. И ждите господ сеньоров и господина графа.

– Они не приедут. – Волков был недоволен таким вызывающим поведением Бригитт, поэтому говорил строго, чтобы женщина замолчала.

Но и это Бригитт не остановило, дерзкая женщина продолжала:

– И пусть не приедут, а вы будьте, как условлено. До полудня пробудете там, а потом пошлете гонца в замок, дескать, отчего же вы, господа, не приехали, я вас ждал.

И неожиданно для кавалера Роха кивнул:

– Госпожа права. Съездим, ноги у солдат не отвалятся. А то пьянствуют какой день.

«Да, не отвалятся, верно, но даже за такую малую работу все равно платить солдатам придется, хоть малость серебра, да заплати, и платить, Роха, придется не тебе», – думал Волков, при этом находя, что Бригитт хоть и держалась дерзко, но отчасти была права. Он некоторое время молчал, глядя на стакан свой неотрывно, и с ним молчали все, кто был в зале, понимая, что не просто так господин молчит.

Наконец, он произнес:

– Да, господа, следует нам завтра поутру быть на въезде в мои пределы. Возьмите по три десятка людей, из тех, что потрезвее будут, чтобы завтра на заре готовы были идти.

– Это верное решение, кавалер, – одобрил Брюнхвальд. – Мы там будем, а уж они пусть сами решают, ехать к вам или нет.

Нет, Волков был на такое не согласен. Не сами господа сеньоры должны решать, не сами. И когда господа офицеры вышли, он звал к себе Максимилиана.

– Езжайте к графине.

– Письмо отвезти?

– Нет, бумаге не доверю, на словах скажете. – Он немного подумал. – Скажите, что нужно мне, чтобы граф и господа из дворянского собрания завтра были на моей границе, чтобы не я к ним ехал, а они ко мне. Если не поедут господа, просите ее уговорить мужа, хоть один пусть приедет. Да, именно. Скажите ей, что пусть даже один приедет, но будет там. Скажите ей, что хоть за бороду пусть его тащит, но чтоб был.

Максимилиан все понимал, он по тону кавалера видел, что дело серьезное, и кивал, запоминая каждое слово.

– Я все сделаю, – обещал юноша, когда Волков закончил.

– Да, кстати, Брунхильде нелегко в доме мужа, поговорите с ней, она, думаю, будет рада старому знакомцу. Скажите ей, что каждый день молюсь за нее и плод ее жду, как ничего не ждал.

– Так и сделаю, кавалер, – обещал Максимилиан.

* * *

Вечером того же дня он вернулся и сообщил:

– Госпожа графиня уговорила графа ехать. Граф при мне дал обещание быть, но не обещал, что другие господа из дворянского собрания тоже приедут.

– Значит, обещал быть? – Волкова это обрадовало. – Как себя чувствовал граф?

– У него все время слезятся глаза.

– Он совсем стар?

– Да, кавалер.

– С Брунхильдой говорили?

– Графиня несчастна, кавалер, жены сыновей, что живут при дворе, все время ей дерзят, а слуги совсем ее не слушаются, пренебрегают ее просьбами. Госпожа графиня часто плачет, говорит, что только муж ее жалеет.

Волков слушал это все словно в упрек себе, как будто юноша его во всех несчастьях графини винил. Кавалер насупился. Он потянулся к графину с вином, но графин оказался пуст. Тогда он взглянул на госпожу Ланге, которая находилась тут же. А та лишь вскользь посмотрела на господина, повернулась к юноше и сказала:

– Благодарю вас, Максимилиан. Поешьте на кухне, там для вас оставлено.

И опять случилось неслыханное. Максимилиан, хоть кавалер его и не отпускал, поклонился и молча пошел прочь из залы. Он послушался Бригитт, а не своего господина. Волков в искреннем удивлении смотрел на огнегривую красавицу, не понимая, как она смогла взять власть в его доме. Та же, ничуть не смущаясь, а быть может, даже и возгордясь от его взгляда, подошла и положила свою руку на его.

– Господин мой, пойдемте спать, я велела нам сегодня простыни свежие стелить.

– Простыни? – переспросил он.

– Пойдемте, господин. – Она тянула его за руку. – Ляжем спать сейчас же, завтра нам с вами вставать рано.

И была при этом так мила и красива, а голос ее звучал так нежно и ласково, что ни отчитывать ее, ни выговаривать ей Волков оказался не в силах. Встал и пошел, как просили.

И когда пришли в покои, Бригитт сама, словно комнатный слуга, помогла ему снять туфли, шоссы и прочую одежду, при этом обнимала крепко, уложила в перины и стала раздеваться так быстро, как только может раздеваться женщина, легла к нему, прижалась своим душистым телом в новой нижней сорочке. Горячая и сильная, как всегда. Волосы медные по подушкам ручьями, и она, не стесняясь желаний своих, стала его трогать и целовать в висок и щеку, и при этом шептала:

– А о завтрашнем не печальтесь, господин мой. С вами я поеду, и, если господа сеньоры приедут,