Она сказала это так, будто ей и в самом деле было безразлично. А когда Даша выбежала за ворота, ей живо представилось, как подойдет к ней Оля и станет мириться, а она в ответ подаст руку не сразу. Она сделает каменное лицо и скажет: «Ну, что ж, давай помиримся, только, пожалуйста, не воображай».

Сидела и ждала. Наконец, возвратилась Даша. Она была смущена и, избегая глядеть Нюре в глаза, сказала:

— Ох... Я так быстро бежала, что... Фу! Запыхалась даже. А Олька... она... она очень рада, только... Только знаешь что? Дома у них никого нет, она одна и уйти со двора не может. Она сказала... Она хочет мириться, ей-богу. Нюра, хочет, только надо, чтобы ты... пойдем к ней. Понимаешь? Ну, какая тебе разница —она к тебе или ты к ней?

Нюра подозрительно посмотрела на Дашу. Ей было досадно, что Iпримирение так непредвиденно срывается, но она все же осталась верна себе:

— Я первая не пойду.

Так перемирие и не состоялось.

— Обе вы цацы, — рассердилась Даша, — одна — хрен, а другая—редька.

Нюре самой было досадно. В душе она уже ругала себя, что не пошла. «С Фенькой ссорюсь, так всегда же я к ней первой 76

иду», — вспомнила она. Но тут ее окликнул отец. Он сидел на фуре, тетка стояла у ворот.

— Поедем, — сказал он и, холодно кивнув тетке, взял в руки вожжи.

Нюре не хотелось возвращаться на хутор, но* что ж поделаешь? Она молчала. Проехали несколько улиц. Занятая своими думами, она и не заметила, как отец остановил коней. Повернула голову и изумилась: кони стояли возле олиных ворот. Не успела она ничего сказать как отец спрыгнул на землю, вошел во двор и направился в хату, а немного погодя из-за сарая вышла Оля. Ничего не подозревая, она подошла к плетню и вдруг увидела Нюру. В первую минуту даже не поверила своим глазам, а та, сидя к ней в полуоборот, держала в руках веточку сирени и, хмурясь, обрывала листочек за листочком.

Оля не знала, как быть. Наконец, спросила нерешительно:

— Чего же ты не слезаешь с фуры?

Нюра обрадовалась, что. не она первой заговорила, повернула голову и, будто ничего не понимая, откликнулась:

— А зачем мне слезать? Мне и здесь неплохо. Я батьку жду, ты не думай.

— Ничего и не думаю. Я так подошла... Вижу, фура стоит. Я не знала, что ты здесь... Ты куда? На хутор?

— Да. А что?

— Так... Ничего... Это ваши лошади или не ваши?

•— Чужие. А это чей котеночек на плетне? '

— Мой.

— Хорошенький! Покажи.

Оля поймала худого, облезлого котенка и, выйдя за калитку, подала его Нюре. Они невольно встретились глазами.

— Чего смотришь? — не выдержала Нюра. — Ох, и вредная ты!

— Чем я вредная? А ты не вредная?

— Ни капельки.

Нюра спрыгнула с фуры, держа на плече котенка. Котенок вырвался и побежал во двор. Нюра — за ним, но так и не поймала его. Пошла обратно.

— Куда же ты?

— А что?

— Ничего...

Еще раз окинули друг друга взглядом. Оля принялась выдергивать из обшлага ниточку, а Нюра подняла с земли щепочку и стала ею писать у себя на ладошке. Вдруг решительно отшвырнула ее и крикнула:

— Ох, и дуры мы! И чего ломаемся?

Оля обрадовалась:

— Конечно! Только... — И запнулась.

— Чего только?

— Гордячка ты, вот что!

— А ты нет? Снова начинаешь? Хочешь опять поссориться?

— Да ведь я так сказала, не со зла же.

— Мало ли что. Думаешь, я в школе против тебя шла? А если то да другое, так ведь я тоже не со зла. А может, и со зла... Очень нужно теперь вспоминать.

И незаметно завязался разговор.

Вдруг в калитке появилась Даша. Она с изумлением посмотрела на подруг, потом засмеялась и крикнула:

— Ох, и королевы! Одна с фасоном и другая. Ой, и дурочки же вы обе! Что? Говорила я вам? Давно бы так!

XXII

Прошло несколько месяцев, уже приближалась осень, но деревья стояли еще зелеными, только кое-где валялись под ногами начинавшие желтеть листья.

На могиле фениного отца поздно посаженная трава так и не выросла, из земли торчали лишь маленькие чахлые былинки.

Феня приходила на могилу аккуратно, клала на нее полевые цветы, поправляла невысокий холмик. Часто приходила она сюда вместе с Нюрой. И вот как-то под вечер, когда садилось солнце, они пришли и остановились пораженные. Холмик был разрушен и истоптан чьими-то тяжелыми сапогами, цветы разбросаны, а к небольшому кресту, который фенина мать еще недавно поставила у могилы, гвоздем прибили клочок бумаги с грубой, отвратительной надписью. Прочитав записку, Нюра разорвала ее на клочки, а когда Феня спросила: «Что там написано?» — замялась и, не желая огорчать подругу, ответила:

— Да так... Дурак какой-то писал... Не обращай внимания.

Придя домой, она обо всем рассказала отцу. Отец внимательно выслушал ее. На другой же день, оседлав коня, он опять поскакал в станицу.

Все утро Нюра помогала матери по хозяйству. Забот и хлопот у нее было много. Надо было и птицу накормить, и хату подмазать, и в сарае за скотиной прибрать, и постирать. Да мало ли еще что? Одно дело не успевала сделать, как бралась за другое, а мать — та всегда находила ей работу.

В полдень, когда Нюра собиралась помыть руки да побежать хоть на часок к Фене, мать приказала ей сходить к Марине, отнести сито. Нюра вернулась домой встревоженная.

— Я только к ней в хату, — спешила она рассказать матери, — а Марина на меня как глянет! «Чего, — говорит, — не спросись входишь?» А я вижу, что у ней за столом сидит кто-то. Мама, честное слово, это ее Костик! Смотри — вот не боится! Советская власть, а он... в погонах. Вот бы бате или Якову Алексеевичу сказать, они бы его враз...

— Цыть, ты! — перебила мать, оторопело глядя на Нюру.— Что ты врешь? Какой там Костик? Померещилось?

— Убей меня бог—не вру. Пойдите и сами гляньте.

Мать опустилась на скамью.

— Вот это и вся власть, — прошептала она и вскочила. —