Твой, недостойный, ибо не ценящий Божию Милость…

Ваня

Я о-чень одинок…

Но, бодро, бодро: Христос Воскресе!

Воистину Воскресе, родная моя Олюша.

230

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

26. IV.50 г.

Дорогой мой Ванечка!

Очень меня огорчило твое письмо пасхальное, полученное много спустя праздника. Чего только я не передумала! Ах, как мучительно знать о таком твоем упадке духом! Как жаль, что ты не поговел. То светлое состояние, пришедшее после чудесного выздоровления, надо было бы беречь. У нас тут страшный холодище — шел снег и град с ветрищем, так что цвет груш и яблонь очень попорчен. Конечно, при такой погоде тебе надо беречься и не выходить. Но, думается, что свежий воздух полезен был бы. Сама я мало пользуюсь окружающей природой. Сперва слаба была, а потом сбилась с ног без прислуги (до того, что даже было испугалась). Теперь есть девчонка, но такая ветрогонка и нахалка, что не знаешь, что лучше: иметь ее или нет. Но все же лучше, чтобы она за сором и грязью ползала, чем мне убивать себя. Я все еще не окрепла, как бы хотелось. О своей работе, хоть и думаю, но сесть за нее не могу. А когда пробовала, то приходила в отчаянье — все плохо, все вымучено, не ладится! Меня это убивает. И устаю я, и голова не та, что была раньше. Да и нервность ужасная. А тут еще была тревога: Арнольд нашел у себя в животе припухлость (на глаз прямо видно) и боль. Был вчера у Klinkenbergh’a, — оказалась грыжа паховая и еще выше — фурункулчик, который уже лучше. Пока что операцию Klinkenbergh не счел обязательной, но через 4–6 недель, если не пройдет или не станет заметно лучше, — будет резать. Не отходят от нас болезни. Арнольд очень устал, чувствует себя скверно, да еще получил прострел в спине. Погода адская. Ну, поживем-увидим. Но нервы все время в напряжении. Конечно, грыжа — не серьезная болезнь, но при его профессии очень мешает и м. б. опасной, т. к. не убережешься в сельском хозяйстве. Случись, что ночью телится корова — надо ему, забыв свою грыжу, возиться и, конечно, сколько-то напрягаться и надсаживаться[293]. Всегда м. б. ущемление. У него странно: — она почти никогда не входит и все время болит, как зуб. Ну, скучно все это! Я, конечно, ни о каких поездках не думаю — слишком слаба, и дома у меня нет настоящей помощницы в этой девке. Мама уже и за зиму измучилась, все делая за меня. Теперь она тоже очень устала и мучается болями то тут, то там.

Но, все это так неважно в сравнении с твоим состоянием… Что дали анализы?

Обнимаю и молюсь. О.

Меня нервит, что я ничего не делаю. Между прочим за мое отсутствие кто-то стянул один из 3-х ключей от «хижины» и постоянно там бывал, чему свидетельствуют вся измятая и сбитая постель (диван) и масса окурков на тарелочке; обрывки черного меха от дамского пальто и монета на полу. Все это мне очень противно. Мех такой я сама подарила бывшей прислуге на воротник ее пальто. Она? Ключи висели у нас в комнате. С любовником? Или ее сестра-нахалка (шаталка с солдатней), одолжившая ее пальто? Но кто же все-таки стянул ключ? Мама, очень любившая Вилли, не хочет допустить мысль о ней, а я думаю определенно на нее. Она пожелала быть сестрой милосердия и быть «барышней». Мне она противна. А в «хижину» не хочется идти!

231

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

10. VI. 50[294]

Дорогой мой, родной Иван Сергеевич!

Я не знаю, что и думать о Вас, — целую вечность не имею ни строчки и не знаю, как Вы и что с Вами. Тревожусь очень, особенно после того, как и 9-го не имела Вашего привета. Пишу в расчете, что если Вам самому не до писем, то м. б. кто-нибудь черкнет мне хоть строку о Вас! Очень прошу! Должно быть, у Вас не бывает добрая Марья Тарасовна? Хотела сегодня послать телеграмму с оплаченным ответом, но не решилась тревожить Вас — телеграммы всегда сперва пугают, прежде чем их прочтешь. Голубчик, попросите кого-нибудь мне написать 2 слова. Но как мне это больно писать, исходя из предположения, что самому Вам писать почему-то трудно.

Если не получу ответа через неделю, то пошлю телеграмму Александру Николаевичу Меркулову. Но дома ли они летом?

О себе не знаю, что писать, — вся полна тревогой о Вас. Начала работу и надо много трудиться, но волнение о Вас не дает покойно работать. Свой день я не праздновала, и очень стремлюсь вообще от всего и всех отойти для работы. У нас тоже частенько недомогания. С операцией Арнольда еще не решено, — узнаем на будущей неделе. А сейчас он опять с бронхитом. У мамы тоже частенько болит то то, то другое. О себе ничего уж не говорю, — дойти до прежнего состояния, дооперационного все еще не удается. Главное — сердце. Меня уговаривают где-нибудь тут опять отдыхать, но я не могу и подумать о жизни вне домашних удобств, т. е. непринужденной жизни. Всюду надо как-то привыкать и применяться к обстановке, а на это у меря нет сил. Писать мне трудно, но хочу работать, надо работать. Время летит, а я ничего не сделала путного. Очень хочу покоя, тишины и уединения. Даже как-то снилось, что я всем своим знакомым написала «круговое» обращение с пояснением, что на визиты и чаепития не могу, не смею тратить время. А все так стремятся сюда. Еще ни разу не работала у себя в «хижине». Да еще открытие: бывшая девица грохнула машинку и спрятала ее, а теперь я ее нашла в совершенно разбитом виде. Не знаю, смогут ли починить. А здесь нет с русским шрифтом.

Читаю сейчас огромный труд И. Грабаря о Репине в 2-х больших томах933 с 300-ми еще никому неизвестных рисунков и с перепиской. Очень интересно. Вышли книги в 1949 г. в Москве и Ленинграде от Академии наук. Очень интересно, с дневником и записками Стасова934 и многих художников. Я очень люблю творчество Репина и с наслаждением читаю. Подарил мне эти тома Сережа, — они были единственным экземпляром в Голландии. Масса всего интересного узнаешь о великом художнике. Попутно и о других: Кустодиеве, Верещагине935, Васнецове, Шаляпине, Щепкиной-Куперник936, Крестовском937, Чуковском938 и др. Даже о футуристах, к которым Р[епин] относился